– Я закричала. – Видя реакцию Клары, Джейн поспешила оправдаться: – Я хотела их остановить – и это подействовало. Они прекратили.
Джейн все еще представляла себе убегающих мальчишек, как они, спотыкаясь, мчатся по Дю-Мулен из деревни. Один, в ярко-зеленой маске, обернулся и посмотрел на нее. С его рук все еще капал утиный помет. Помет, которым осенью удобряли цветочные клумбы на деревенском лугу, и в этот день его еще не успели разнести. Джейн хотела бы увидеть лицо этого мальчика. Он был разозлен? Испуган? Или ему было забавно?
– Значит, ты была права. Я имею в виду их имена.
– Вероятно. Вот уж не думала, что мне доведется такое увидеть.
– Так ты поэтому опоздала? Нужно было привести себя в порядок?
– Да. Вернее, нет.
– Нельзя ли пояснее?
– Пожалуй. Ты ведь состоишь в жюри следующего арт-шоу в Уильямсбурге?
– Да. Встречаемся сегодня днем. Питер тоже в жюри. А что?
Клара даже дышать перестала. Неужели это оно? Неужели Джейн согласилась – после стольких уговоров и мягкого подзуживания, а иногда и не очень мягкого подталкивания?
– Я готова. – Джейн выдохнула с такой силой, что на колени Кларе полетел с газеты целый шквал крошек от круассана. – Я припозднилась, потому что мне нужно было принять решение, – медленно проговорила Джейн, и ее руки начали дрожать. – У меня есть картина, которую я хочу выставить.
Сказав это, она начала плакать.
Искусство Джейн было в Трех Соснах общеизвестной «тайной». Время от времени кто-нибудь, отправившись в лес или в поле, натыкался на нее, сосредоточенную на своем холсте. Но она заставляла такого человека поклясться, что он не будет приближаться, не будет смотреть, будет отводить глаза, словно стал свидетелем какого-то неприличия, и уж конечно никогда не будет об этом заикаться. Клара видела Джейн сердитой всего один раз – это случилось, когда Габри подошел к ней сзади, а она в этот момент сидела за работой. Он думал, Джейн шутит, когда требует, чтобы никто не смотрел на ее творения.
Он ошибался. Джейн была убийственно серьезна. После того случая прошло несколько месяцев, прежде чем дружеские отношения между ними восстановились. Оба чувствовали себя преданными. Впрочем, их добрые души и взаимная привязанность залечили эту рану. Но случившееся послужило всем уроком.
Никто не должен был видеть творения Джейн.
До этого дня, судя по всему. Но теперь художницу настолько переполняли эмоции, что она не смогла сдержать слезы. Клара пришла в ужас. Она украдкой огляделась, отчасти в надежде, что их никто не видит, а отчасти с тайной мыслью, что кто-то видит и сумеет помочь. Потом она задала себе простой вопрос, который всегда был при ней и к которому она обращалась как к молитве: что сделала бы на ее месте Джейн? И получила ответ: Джейн позволила бы ей выплакаться всласть. Позволила бы ей швыряться тарелками, будь у нее такая потребность. И Джейн не убежала бы. А по окончании бури она бы обняла Клару, утешила, дала бы ей понять, что она не одна. Что друг всегда рядом. И потому Клара сидела, смотрела и ждала. Она знала эту мучительность бездействия. Понемногу рыдания стихли.
Клара поднялась с преувеличенным спокойствием, обняла Джейн и почувствовала, как старое тело подруги вернулось в свое обычное состояние. Она прочла маленькую благодарственную молитву богам, которые даруют благодать. Благодать слез и благодать сочувствия.
– Джейн, я и не подозревала, что для тебя это так мучительно – демонстрировать свое творение. Прости.
– О нет, дорогая. – Джейн протянула руки через стол и накрыла ими ладони Клары. – Ты не понимаешь. Это не слезы боли. Нет. Меня переполняет радость. – Джейн устремила взгляд куда-то вдаль и кивнула, словно разговаривая сама с собой. – Наконец-то.
– А как она называется, твоя картина?
– «Ярмарочный день». На ней изображено заключительное шествие ярмарки.
И вот в пятницу перед Днем благодарения картину установили на пюпитр в галерее искусств Уильямсбурга. Она была завернута в бумагу из мясницкой лавки и перевязана бечевкой, будто спеленатый ребенок, для защиты от холодной и жестокой стихии. Питер Морроу медленно, методично развязал узелки и потянул бечевку, пока не вытянул всю ее длину. Затем он намотал ее себе на ладонь, как пряжу. Клара готова была убить его. Она готова была завизжать, вскочить со стула, оттолкнуть его в сторону. Бросить этот жалкий моток бечевки на пол, да и самого Питера вместе с ним, сорвать вощеную бумагу с холста. Лицо ее стало еще спокойнее, хотя глаза начали вылезать из орбит.
Питер аккуратно отогнул бумагу с одного угла, потом с другого, разгладил складки. Клара понятия не имела, что у прямоугольника столько углов. Она чувствовала, как кромка стула врезается ей в ягодицы. Остальные члены жюри, собравшиеся, чтобы вынести свое мнение о поданных картинах, смотрели со скучающим видом. Клара волновалась за всех них.