Наконец все уголки были разглажены и бумага готова к снятию. Питер повернулся к четырем остальным членам жюри и произнес маленькую речь, прежде чем представить их взорам картину. Он чувствовал, что нужно сказать что-то короткое и изысканное. Немного обрисовать ситуацию, немного… И тут его взгляд упал на багровое лицо жены с выпученными глазами. Питер знал: когда Клара впадает в такое состояние, речей лучше не произносить.
Он тут же повернулся к картине и снял с нее оберточную бумагу, представляя «Ярмарочный день» на суд жюри.
У Клары отвисла челюсть. Голова дернулась и поникла, словно внезапно потеряла опору. Глаза расширились, дыхание остановилось. Она будто умерла на мгновение. Вот, значит, он каков, «Ярмарочный день». Ей нечем было дышать. То же самое, видимо, чувствовали и другие члены жюри. Полукруг лиц выражал различную степень недоумения. Даже председатель, Элиз Джейкоб, хранила молчание. И вообще, выглядела так, будто ее хватил удар.
Клара не любила судить работы других людей, и данный случай был худшим за все время. Она ругала себя последними словами за то, что убедила Джейн представить свое первое творение для публичного показа на суд жюри, в которое входила сама Клара. Что это было – тщеславие? Или обычная глупость?
– Работа называется «Ярмарочный день», – прочла Элиз свои записи. – Представлена Джейн Нил из Трех Сосен. Джейн на протяжении длительного времени поддерживала арт-шоу в Уильямсбурге, но свою работу представляет впервые. – Элиз оглядела присутствующих. – Будут комментарии?
– Это замечательно, – солгала Клара.
Остальные посмотрели на нее с удивлением. На пюпитре стоял холст без рамки, и предмет картины не вызывал сомнения. Лошади были похожи на лошадей, коровы – на коров, все люди были узнаваемы не только как человеческие существа, но и как конкретные жители деревни. Но все нарисованные фигуры состояли из палочек, кружочков и точек, как будто их нарисовал первобытный художник. Или, по крайней мере, художник, стоящий на одну ступеньку выше первобытного на эволюционной лестнице. В сражении между армией человечков-палочек и этими людьми из «Ярмарочного дня» победили бы люди «Ярмарочного дня», и только потому, что у них имелось чуть больше мышц. И пальцев. Но было ясно, что эти люди существуют всего в двух измерениях. Стараясь понять, на что она смотрит, и пытаясь не делать очевидных сравнений, Клара не могла избавиться от чувства, что перед ней наскальная живопись, перенесенная на холст. Если у неандертальцев были ярмарки, то на одну из них жюри сейчас и взирало.
– Mon Dieu[2]. Мой четырехлетний сын нарисует лучше, – сказал Анри Ларивьер, проводя очевидное сравнение.
Анри был рабочим на карьере, а потом в один прекрасный день обнаружил, что камень говорит с ним. И стал слушать. После этого для него уже не было возврата к прежнему, хотя его семейство и тосковало по тем дням, когда он приносил домой пусть и небольшие, но деньги, а не высекал громадные каменные скульптуры. Его лицо сейчас, как всегда, было широким, грубым и непроницаемым, но за него говорили руки. Они были повернуты ладонями вверх в простом и красноречивом жесте недоумения. Ларивьер пытался найти подходящие слова, зная, что Джейн в приятельских отношениях с некоторыми членами жюри. Наконец он прекратил поиски и обратился к истине:
– Это ужасно.
Но возможно, его определение было слишком мягким в сравнении с тем, что он думал на самом деле.
На полотне Джейн сочными яркими красками было показано шествие перед закрытием ярмарки. Свиньи отличались от коз только своим ярко-красным цветом. Дети походили на низкорослых взрослых. «На самом деле, – подумала Клара, неуверенно подаваясь вперед, словно опасалась, что холст может нанести ей еще один удар, – это даже не дети. Это просто маленькие взрослые». Она узнала Оливье и Габри, которые вели голубых кроликов. С трибун за шествием наблюдали люди, многие из них были изображены в профиль, они смотрели друг на друга или в противоположные стороны. Некоторые – таких было не много – смотрели на Клару. На всех щеках красовались идеально ровные красные круги, которые, видимо, должны были означать здоровый румянец. Это было ужасно.
– Ну, по крайней мере, тут все ясно, – сказала Айрини Кальфа. – Отклонено.
Клара почувствовала, как у нее онемели и похолодели конечности.
Айрини Кальфа была гончаром. Она брала комки глины и превращала их в изящные изделия. Она изобрела новый способ глазировки, и теперь гончары со всего мира искали с ней знакомства. Но конечно, совершив паломничество в студию Айрини Кальфа в Сен-Реми и проведя пять минут с «богиней глины», они понимали, что сделали ошибку. Она была одним из самых поглощенных собой и мелочных людей на лике планеты.