К одной стене прикреплен светильник, вывешены в ряд взятые в рамки дипломы министерства здравоохранения и гигиены, среди них крупный сертификат Британского института бальзамирования на имя Клио Мори. На кабельном мониторе на другой стене мелькали, дергаясь, то фасад здания, то его вид сзади, то с обеих сторон, после чего появлялся крупный план входных дверей.
– Джентльмены, выпьете чаю или сразу приступите к делу?
– Надюшка готова?
Чистые, яркие глаза Клио задержались на нем дольше, чем требовалось для ответа на столь простой вопрос. Улыбчивые, невероятно теплые.
– Только что взялась за сандвич. Будет готова минут через десять.
У Грейса больно засосало в желудке – он вспомнил, что они с Брэнсоном сегодня ничего не ели. Уже двадцать минут третьего.
– Я бы не отказался от чашечки чаю. Какое-нибудь печенье найдется?
Клио вытащила из-под стола жестянку и открыла крышку.
– Высококалорийное? «Кит-кат»? Кукурузные палочки? Из горького или молочного шоколада? Рулетики? – Клио протянула банку Грейсу и Брэнсону. – Какого желаете чаю? Английский к завтраку, бергамотовый «Эрл Грей», «Дарджилинг», китайский, ромашковый, мятный, зеленый?
– Вечно забываю, – усмехнулся Грейс. – Может, найдется пакетик «Старбека»?
Но его встревожило, что Гленн Брэнсон не улыбнулся, а закрыл лицо руками, внезапно опять погрузившись в депрессию. Клио молча послала Грейсу воздушный поцелуй. Он взял «Кит-кат» и разорвал обертку.
Наконец Брэнсон, к его облегчению, вымолвил:
– Пойду переоденусь, – и вышел из комнаты.
Они остались наедине.
Клио закрыла дверь, обняла его, крепко поцеловала. Оторвав губы, не разжимая объятий, спросила:
– Как ты?
– Скучаю по тебе, – прошептал он.
– Правда?
– Да.
– Сильно?
Он фута на два развел руки.
– Только-то? – притворно возмутилась она.
– А ты по мне соскучилась?
– Очень, очень, очень.
– Хорошо. Как успехи?
– Не пожелаешь слушать.
– Попробуй. – Он снова поцеловал ее.
– Расскажу все сегодня за ужином.
Это ему понравилось. Приятно, что она берет на себя инициативу. Замечательно, когда показывает, что он ей нужен.
У него никогда не бывало так с женщинами. Никогда. Они с Сэнди долго были женаты и сильно друг друга любили, но он никогда не чувствовал, что ей нужен. Настолько.
Возникла лишь одна проблема. Сегодня он собирался устроить ужин дома. Ну, купить что-нибудь в деликатесной лавке – не мастер готовить. Однако Гленн Брэнсон положил конец надеждам. Романтического вечера не выйдет, когда он болтается рядом, тараща глаза каждые десять секунд. Но нельзя отказать другу в ночлеге.
– Куда хочешь пойти? – спросил Грейс.
– В постель. С какой-нибудь готовой китайской едой. Годится такой план?
– Замечательно. У тебя?
– А у тебя нельзя?
– Не в том дело. Потом объясню.
Она еще раз поцеловала его.
– Не уходи. – На минуточку вышла, вернулась с зеленым халатом, синими бахилами, маской, белыми латексными перчатками, протягивая ему все это. – Последний писк моды.
– Я думал, мы попозже оденемся.
– Мы попозже разденемся… или ты за неделю забыл? – Она опять его поцеловала. – Что стряслось с твоим другом Гленном? У него жуткий вид.
– Правда. Семейные неприятности.
– Ну, иди развесели его.
– Постараюсь. – Зазвонил мобильный телефон. Он раздраженно ответил: – Рой Грейс слушает.
– Рой, – сказала Линда Бакли из отдела семейных проблем, – я час назад взяла Бишопа под наблюдение в «Отеле дю Вен». А теперь он исчез.
15
Мать Софи, итальянка, всегда внушала дочери, что еда – лучшее средство от любого расстройства. И в данный момент Софи стояла у прилавка в итальянской деликатесной лавке, абсолютно не подозревая, что с улицы за ней наблюдает через молочное стекло мужчина в капюшоне и темных очках, и в полном отчаянии прижимала к уху мобильный телефон.
Она твердо придерживалась выработанных привычек, но привычки меняются вместе с настроением. На протяжении нескольких месяцев она каждый день приносила в контору на полдник упаковку суши, потом прочитала в газете, что от сырой рыбы можно заразиться глистами, и стала покупать в этой лавке батон с сыром моцарелла, томатной пастой и пармской ветчиной. Конечно, не так полезно, как суши, но вкусно. Последний месяц или даже дольше она покупает сандвич почти ежедневно, а сегодня особенно хочется, чтобы все было как всегда.
– Дорогой, – умоляла она, – скажи мне… расскажи, что случилось!
В ответ слышалось неразборчивое бормотание:
– Гольф… Она умерла… Меня не пускают домой… Полиция… Умерла… Ох, Господи Иисусе…
Она вдруг увидела перед собой горячий дымившийся сандвич, протянутый в окошечко лысым итальянцем, взяла его и, по-прежнему слушая, вышла на улицу.
– Меня подозревают… Я хочу сказать… Ох, боже, боже…
– Милый, я чем-нибудь могу помочь? Хочешь, чтобы я приехала?
Последовало долгое молчание.
– Меня расспрашивали… допрашивали… – захлебывался Бишоп. – Подозревают… Думают, будто я ее убил… Без конца спрашивают, где я был прошлой ночью…
– Ничего страшного, – заверила она. – Ты же был у меня.
– Нет. Спасибо, не нужно. Не стоит врать.
– Врать? – озадаченно переспросила она.
– Господи боже… Ничего не соображаю.
– Что значит «не стоит врать», дорогой?
По улице промчался полицейский автомобиль с включенной сиреной, заглушив его голос.
– Извини, не расслышала, – проговорила она, когда машина проехала. – Что ты сказал?
– Я им правду сказал. Поужинал с Филом Тейлором, своим финансовым консультантом, а потом лег спать.
После долгого молчания послышались рыдания.
– Милый, по-моему, ты кое-что позабыл. Что ты делал после ужина с финансовым консультантом?
– Ничего, – с некоторым удивлением ответил он.
– Эй! Понятно, ты в шоке. Приехал ко мне. Сразу после полуночи. Ночевал у меня, около пяти утра умчался, чтобы захватить из квартиры костюм и принадлежности для гольфа.
– Очень мило с твоей стороны, – сказал он, – только я не хочу заставлять тебя лгать.
Она застыла на месте. Мимо прогромыхал грузовик, следом за ним такси.
– Лгать? Что ты хочешь сказать? Это правда.
– Милая, мне не надо придумывать алиби. Лучше говорить правду.
– Прости… – Она вдруг растерялась. – Я тебя не совсем понимаю. Это и есть правда. Ты пришел пьяненький, мы вместе спали, потом ты в спешке убежал. Разумеется, лучше правду сказать.
– Да. Конечно.
– Так что же?
– Так что же? – повторил он.
– Ты пришел ко мне сразу после полуночи, мы занимались любовью, почти как сумасшедшие, а в пять часов ты ушел.
– Только этого не было, – сказал он.
– Чего не было?
– Я к тебе не приходил.
Она на секунду оторвала трубку от уха, взглянула на нее, потом снова прислушалась, на секунду подумав, то ли сама сошла с ума, то ли он.
– Ничего не пойму…
– Ну, мне надо бежать, – сказал он.
16
На открыточке с соблазнительным фото привлекательной восточной девушки было напечатано «Транссексуалы» и номер телефона. Рядом изображение длинноволосой женщины, затянутой в кожу, с хлыстом в руках. От темного пятна на полу, куда Бишоп старался не ступать, несло мочой. Он впервые за многие годы зашел в будку телефона-автомата, и это не пробудило у него ностальгических воспоминаний. Кроме вони, там было жарко, как в сауне.
Трубка аппарата разбита, стекла в трещинах, на цепочке висят клочки бумаги – предположительно, остатки справочника. Снаружи стоял грузовик, мотор гудел, как тысяча мужчин, мычащих в жестяной банке. Он взглянул на часы. Два тридцать одна. Кажется, что это самый долгий день в его жизни.
Что сказать детям, черт побери? Максу и Карли. Интересно ли им знать, что они лишились мачехи? Что она убита? Бывшая жена так настроила их против него и Кэти, что им, скорее всего, безразлично. И как, собственно, преподнести известие? По телефону? Слетать к Максу во Францию и в Канаду к Карли? Они должны будут скоро вернуться – на похороны… О боже. Приедут ли? Надо ли? Пожелают ли? Он вдруг понял, как мало их знает.