Поэтому, понадеявшись на свою сообразительность, притуплённую лишним количеством виски, Грейс широко распахнул дверь. И увидел перед собой самого любимого на свете мужчину – сержанта Гленна Брэнсона ростом шесть футов два дюйма, чернокожего и лысого, как метеорит. Однако сейчас сержант не улыбался, как это было ему свойственно, а морщился и таращил глаза.
4
Лезвие крепче врезалось в горло, распарывало. С каждым ухабом на дороге становилось больней и больней.
– Выброси всякие домыслы из головы, – тихо и добродушно предупредил он.
По горлу текла кровь, или пот, или то и другое – неясно. Объятая страхом и ужасом, Кэти отчаянно старалась мыслить здраво. Открыла рот, хотела что-нибудь сказать, видя приближавшийся свет фар, стискивая скользкими от пота руками рулевое колесо БМВ, но лезвие только сильнее впивалось.
Машина въезжала на вершину холма, слева горели огни Брайтона и Хоува.
– Держись левой полосы, выезжай на вторую развязку.
Она покорно свернула на широкую двухполосную Дайк-роуд, залитую оранжевым фонарным светом. Знала, куда они едут, понимала, что должна что-нибудь сделать, прежде чем доедут. Сердце вдруг подскочило от радости. Через дорогу замелькали голубые звездные вспышки. Патрульная машина! Стоит перед другим автомобилем. Она протянула руку, чтобы выключить указатель поворота, но вместо этого стеклоочистители заскрежетали по сухому стеклу.
Черт возьми!
– Зачем ты включила «дворники», Кэти? Дождя нет, – послышался голос с заднего сиденья.
Проклятье, проклятье, проклятье! Не на то нажала!
Проехали мимо полицейской патрульной машины. Она смотрела на ее фары в зеркале, как на исчезающий оазис, и одновременно ей удалось разглядеть позади бородатую физиономию в низко надвинутой бейсбольной кепке и темных очках, несмотря на ночь. Лицо неузнаваемое и все-таки, вместе с голосом, тревожно знакомое.
– Поворачивай влево, Кэти. Сбрось скорость. По-моему, ты знаешь, куда мы направляемся.
Сенсор автоматически открывает ворота. Через несколько секунд они распахнутся, БМВ в них въедет, они за ним закроются, она очутится в темноте, в одиночестве, никто не будет ее видеть, кроме мужчины на заднем сиденье.
Нет. Этого нельзя допустить.
Можно вывернуть руль, врезаться в фонарный столб или в фары приближающегося автомобиля. Она еще сильней напряглась. Взглянула на спидометр, стараясь сообразить. Если резко затормозить или на что-нибудь натолкнуться, его бросит вперед, нож вылетит из рук. Это было бы умно. Не просто умно – единственный выход.
Помоги мне, Господи Иисусе.
В желудке образовался комок, который жег сильней льда. Во рту возник кислый зловонный запах. Вдруг зазвонил мобильник, лежавший рядом на сиденье. Тринадцатилетняя падчерица Карли выбрала для сигнала глупую надоедливую распроклятую «цыплячью песенку», которая всякий раз ее чертовски бесит.
– Даже не думай отвечать, Кэти, – предупредил он.
И она не ответила. Вместо того покорной овечкой свернула налево в послушно открывшиеся ворота из кованого железа, за которыми лежала короткая темная асфальтированная дорожка, обсаженная немыслимо огромными кустами рододендронов, купленных Брайаном в садовом центре за сумасшедшие деньги. Чтобы они нас ограждали, объяснил он.
Угу. Чтоб ограждали. Большое спасибо.
Передние фары высветили фасад. Несколько часов назад Кэти выехала из своего дома. Теперь, в этот самый момент, он казался совсем другим – чужим и враждебным, от которого надо бежать со всех ног.
Ворота закрылись за ней.
5
Рой Грейс несколько секунд ошеломленно таращился на Гленна Брэнсона. Обычно официально одетый, сержант был теперь в веселенькой синей рубахе, спортивной серой курточке с капюшоном, мешковатых штанах и кроссовках. На лице печать многодневной усталости. Вместо обычного в последнее время модного мужского одеколона от него несло застарелым потом. Он больше смахивал на разыскиваемого преступника, чем на полицейского.
Прежде чем Грейс сумел вымолвить слово, сержант его крепко обнял, прижавшись потной щекой к его лицу.
– Рой, она меня выгнала. Господи боже, старик, она меня вышвырнула!
Грейс кое-как умудрился ввести друга в дом, в гостиную, усадить на диван. Сев рядом и обхватив могучие плечи сержанта, сочувственно спросил:
– Эри?
– Она меня вышвырнула.
– То есть как? Что значит «вышвырнула»?
Гленн Брэнсон подался вперед, уткнулся локтями в стеклянный журнальный столик и закрыл лицо ладонями.
– Я этого не переживу. Рой, ты мне должен помочь. Я не вынесу.
– Чего тебе налить? Виски? Вина? Кофе?
– Мне нужна Эри. И Сэмми. И Рэми. – И Гленн отчаянно зарыдал.
Грейс на секунду оглянулся на золотую рыбку, глядя, как Марлон дрейфует, сделав редкий перерыв в кругосветном путешествии, праздно открывая и закрывая рот, и вдруг понял, что сам открывает и закрывает рот. Потом встал, вышел из комнаты, откупорил годами пылившуюся в буфете бутылку коньяка «Курвуазье», плеснул в стакан, сунул в мясистую руку Гленна:
– Выпей.
Сержант нянчил стакан, молча глядя в него, словно выискивая написанное на поверхности сообщение. Наконец сделал маленький глоточек, за которым последовал очень большой, после чего он поставил стакан, не сводя с него мрачного взгляда.
– Рассказывай, – попросил Грейс, глядя на неподвижно застывшие на телевизионном экране лица Орсона Уэллса и Джозефа Коттена. – Говори, что случилось.
Брэнсон тоже взглянул на экран и пробормотал:
– Знаешь, все дело в верности. Дружба, любовь, измена…
– Что это значит?
– Кино, – выдавил он. – «Третий человек».[4] Режиссер Кэрол Рид. Музыка. Цитра. Всегда меня заводит. Орсон Уэллс рано прославился, а первого успеха не смог повторить – вот в чем его трагедия. Бедняга. Снял несколько лучших фильмов всех времен и народов. А за что его люди особенно помнят? Помнят толстяка, торгующего шерри.
– Я тебя не совсем понимаю, – признался Грейс.
– По-моему, это был шерри. Возможно. Кому какое дело? – Гленн поднес к губам стакан и осушил его. – Я за рулем. Ну и хрен с ним.
Рой терпеливо ждал, решив ни в коем случае не позволять Гленну вести машину. Он никогда прежде не видел своего друга в таком состоянии.
Гленн почти бессознательно протянул ему пустой стакан.
– Еще хочешь?
Сержант, глядя в стол, промямлил:
– Как скажешь.
Грейс налил ему коньяку на четыре пальца. Два месяца назад Гленна подстрелили во время организованного Роем налета, в чем он до сих пор себя адски винил. Пронзившая сержанта пуля 38-го калибра чудом не причинила большого вреда. Пройди она на полдюйма правее, было бы совсем другое дело.
Пуля с круглой головкой попала в брюшину под грудной клеткой на небольшой скорости, не задев позвоночник, аорту, внутреннюю полую вену и мочеточники. Частично повредила мочевой пузырь, который пришлось оперировать, и мягкие ткани, главным образом жировые прослойки и мышцы, что тоже потребовало хирургического вмешательства. Через десять дней его выпустили из больницы домой на долгую реабилитацию.
На протяжении двух следующих месяцев Грейс каждый день и каждую ночь прокручивал в памяти события той операции. Снова, снова и снова. Несмотря на все расчеты и меры предосторожности, все пошло кувырком. Никто из вышестоящего начальства его не винил, но в душе он чувствовал себя ответственным за ранение подчиненного.
Еще хуже – лучшего друга.
Еще хуже – в начале операции другая его подчиненная, на редкость талантливая Эмма Джейн Бутвуд, получила тяжелые травмы, пытаясь остановить фургон, и до сих пор остается в больнице.
Слегка утешали недавно подмеченные и навсегда запомнившиеся слова философа Серена Кьеркегора: «Надо дальше проживать жизнь, но понять ее можно только потом».