Расходов тоже можно было избежать, ведь трехкомнатная родительская квартира была сдана за солидную сумму, которой Юстинке с избытком бы хватило и на еду, и на все остальное, но Марина, назло мужу, твердо решила все деньги за квартиру переводить на счет Юстины, чтобы, достигнув совершеннолетия, девушка располагала собственными средствами. Пока же им с Каролем вполне по силам взять на себя содержание маленькой, здоровой, спокойной девочки.
С чего это Кароль так взъярился — Марина решительно не понимала. Орал и топал ногами — словом, вел себя так, будто Юстина лишила его последнего куска. С искаженным от ярости лицом, позабыв о приличиях, он вопил на весь дом, что не в состоянии кормить орды чужих детей. Если Марина в состоянии — пусть и кормит, но не за его счет. Он тяжко работает, вкалывает день и ночь, без отпусков и выходных, чтобы заработать себе и супруге на хлеб. Но не для всего же света! С какой стати содержать ему чужого подкидыша, какие еще идиотские мысли придут в голову его безмозглой супруге, которая в жизни гроша не заработала, знай тратит. А может, он рассчитывал Юстинкины деньги вложить в другое предприятие? А может, он намерен просто спать на них? Его право…
— Спи! — не выдержала Марина. — Но тогда принеси их наличными, чтобы я могла набить для тебя матрас.
Кароль так посинел от бешенства, что Марина даже перепугалась. Но промолчал. На следующий день успокоился и милостиво согласился приютить племянницу жены в своем доме. Однако тут же оговорился, что потребует жесткий отчет в расходе денег на хозяйство и расточительства более не потерпит. Марина тоже пришла в ярость и решила записывать все съеденное племянницей, пусть видит. Терпения у нее хватило на два дня, поняла, что такое занятие вредно для ее здоровья, уж лучше сразу повеситься. Нет, не любили они друг друга, Марина и арифметика.
* * *
Время шло, и в доме создалась совсем невыносимая атмосфера. Отношения между супругами портились на всех фронтах.
Марина всегда любила общество. Обожала встречи с друзьями, званые вечера, дискотеки. Она очень любила танцевать, не пропускала ни одного бала в карнавал, вообще была не прочь повеселиться. С удовольствием принимала гостей и сама с энтузиазмом ходила в гости. Поначалу Кароль разделял ее вкусы, а потом разлюбил все это. По прошествии четырех лет супружества все неохотнее появлялся вместе с Мариной в обществе, все труднее было уговорить его отправиться куда-нибудь на светский раут. Прошло еще пять лет. Теперь Кароль явно предпочитал покой и домашний уют; придя с работы и плотно поужинав, он запирался у себя в кабинете и занимался неизвестно чем. Говорил — надо просмотреть бумаги, поразмыслить о делах, на работе, дескать, не было времени. Марина злилась — идиотское занятие! Тоже мне удовольствие. А из-за него и она сиднем сидела дома.
Когда же Марина предлагала пригласить гостей, муж начинал кричать, что ему надоели все эти прихлебатели, толку от них никакого, а жрут по-страшному. Он не намерен бросать на ветер деньги и вообще тратить драгоценное время.
И Марина попыталась вести светскую жизнь без мужа. Ей сразу это как-то не понравилось, оказаться в обществе одной или с Каролем — две большие разницы. К тому же выяснилось, что одной далеко не всюду прилично заявиться, так что очень быстро и очень неожиданно круг ее знакомых заметно уменьшился, да и среди оставшихся она уже не была самой красивой и самой важной.
А все из-за Кароля, он с ней обходился как с собакой, из-за него и другие перестали считаться.
И правда, если уж они и оказывались вместе в каком-то обществе, муж не скрывал своего пренебрежения к жене, позволял себе громкие, бестактные замечания по ее адресу, перебивал жену, когда та начинала о чем-то рассказывать, демонстративно не наливал ей вина, обслуживая других дам, и не только не давал ей прикурить, но и пару раз грубо вырывал сигарету у нее изо рта,
А кроме того, перестал ее пламенно и страстно любить.
Марине не очень-то и требовался этот его паршивый секс, тем более что, растолстев, Кароль сопел и страдал одышкой, но ее женская гордость была уязвлена. Он обязан был пылать к ней страстью, невзирая на ее габариты, хотя бы для того, чтобы она ему капризно отказывала в любовных ласках. Он же, последний негодяй, не спешил добиваться ее ласк, и это выводило Марину из себя.
Никаких баб и девок он не заводил, уж это Марина знала наверняка, не из таких он мужчин, что станет швыряться мехами и драгоценностями, в крайнем случае сводит поужинать в ресторан, но вряд ли пойдет на такие лишения, поскольку не переносит ресторанной пищи. Итак, все время и все помыслы мужа были заняты тем, чтобы делать деньги. Ну и конечно, едой.
С Мариной муж почти перестал разговаривать, уходил из дома молча и так же молча возвращался. Никогда не предупреждал, явится ли на обед, но если являлся, а обеда не было, такое устраивал, хоть беги от него на край света. Бедная женщина с годами научилась по поведению супруга определять, не собирается ли он куда уехать. Чемоданы он давно уже паковал сам, иногда один, иногда два, и после ухода мужа Марина кидалась проверять, что он забрал с собой. Забрал смокинг, куда это его черти понесли? Прихватил лыжи, ага, значит, едет в горы, вот интересно, в Закопане или в Нагано? Так-так, взял маску и ласты, опять ломай голову. А теперь вот запасной костюм, три сорочки, пижаму. Видимо, предстоит деловая встреча…
Марина даже самой себе не признавалась, что никогда не знает, где находится ее муж, а уж домашним и вовсе, делая вид, что в курсе. Хотя и Юстинка, и Хелена прекрасно все понимали, притворяясь, что не замечают слез хозяйки и не слышат диких выкриков хозяина. Они уже привыкли к тому, что он может вернуться в самое невероятное время, ворваться с оглушительным шумом и руганью или, напротив, пробраться тихо, незаметно, а потом внезапно объявиться в кухне с требованием немедленно подать горячий завтрак, обед, ужин. За отсутствие оных ответственность несла жена, а ведь она жила в вечном неведении, не зная ни дня, ни часа… Если лыжи и ласты в какой-то степени гарантировали несколько спокойных дней, то, скажем, смокинг уже ничего не значил. Со смокингом Кароль мог исчезнуть из дому и на неделю и заявиться в ближайшую ночь. А самое противное — уезжая, никогда не оставлял денег, подлец. Марина уже давно лишена была радости купить себе что-нибудь новенькое из одежды. От тоски и злости ее двенадцатиперстная сама собой свивалась в восьмерки.