– Это – весёлая уточка. Все её так зовут. Она любит танцевать и улыбаться… – и в это мгновение я увидел, что девочка сама приподняла одеяло и осторожно протянула тонкую руку. Боясь испугать её, я продолжал импровизировать, как мог:
– Кря-кря. Я весёлая уточка. А что это там за девочка? Поплыву-ка я к ней… – изображая руками, как птица плывёт по волнам, я передал Тане игрушку и даже почувствовал, как она коснулась меня холодными пальцами, когда забирала подарок. Получив желаемое, девочка быстро опустила полог одеяла, скрыв своё лицо.
– Наверное, достаточно, – произнёс Авруцкий голосом, означающим, что аудиенция окончена.
– До свидания, Танечка, – бодро сказал я. – Передай от меня привет весёлой уточке.
Одеяло не дрогнуло, и я догадался, что девочка ждёт, когда мы уйдём.
Пока мы шли по гулкому коридору, в моей голове роились мысли. При первом впечатлении Таня вовсе не казалась сумасшедшей: она осознавала происходящее довольно ясно. Далее – гримаса. Увидев перекошенное лицо на сделанной мной фотографии, я решил, что ребёнок зол на кого-то или сильно недоволен, теперь же мне казалось, что её лицо обезобразила гримаса страдания. Кажется, тон, которым Авруцкий разговаривал с девочкой, сильно подействовал на меня, и я стал смотреть на Танечку его глазами. Глазами кого? Приёмного отца?
– Ваши впечатления? – донеслось до меня: мы уже вернулись в кабинет.
– Увы, я не слышал, как она разговаривает. В остальном… она похожа на обыкновенную девочку. Единственное, что меня смущает, – её лицо не изменилось с тех пор, каким мы видели его на фотографии Григоровского в 1906 году.
– Господин Рюмин мельком показал мне другие фотографии, – подчёркнуто сдержанно заявил Авруцкий, – однако смею вас уверить, что это правда.
– Вам не кажется странным, что девочка в самый расцвет юности совершенно не меняется внешне?
– Я отнёс эти странности к особенностям поражения лицевого нерва.
– Может быть, может быть, – пробормотал я и стал прощаться. Уже в дверях доктор догнал меня и напомнил, что я чуть не забыл коробку из-под подарка. А когда мы пожали друг другу руки, он с чувством произнёс: «Спасибо вам, Михаил Иванович».
Коляска везла меня обратно в центр города, а я размышлял: если бы у Авруцкого была возможность отомстить террористам, он бы использовал её, не задумываясь – его любовь к Анастасии Николаевне казалась необыкновенной. Однако он не умел повелевать чайками и лошадьми, и на колдуна он точно не походил. После посещения дома скорби внутри у меня осталось какое-то странное чувство. Как нормальный человек, я не мог не жалеть Танечку, больше того, мне хотелось бы самому защитить её от неизвестного убийцы. Только нуждается ли она в помощи?
Подъезжая к гостинице, я вдруг вспомнил, что у меня осталась коробка от уточки.
– Братец, – позвал я бурята, который возил меня полдня, – детишки есть у тебя?
– Есть, барин, – обрадовался кучер. – Пока трое, а там – как Бог даст.
– Девочки есть?
– Две девчонки-озорницы, – улыбнулся он, неожиданно напомнив мне ласкового доктора у кровати Танечки.
– Вот тебе коробка – пусть хранят там свои важные безделушки. А вот – атласная лента: разрежешь напополам, и будет твоим озорницам два красных банта на праздники.
– Спасибочко, барин, спасибочко! – повторял счастливый бурят.
– Ничего, ничего, – успокаивал я его.
До визита в жандармское управление оставался ещё час, и я отправился в ресторан «Дубрава». Вкушая суп из белых грибов со слоёным пирогом с начинкой из омуля, я невольно стал свидетелем разговора двух субъектов, один из которых напоминал одеждой купчика, а другой – чиновника управы.
– Вообрази, Викентий, – вещал купчик, – разбойники и духом не чуют, а она их – рраз-раз! – несчастный случай не хотите ли?..
Викентий важно отвечал:
– Помяни моё слово, Терентий: Танечка, пока всех не упорядочит, не остановится. Хоть ты в сундуке прячься – утром в том же сундуке задохнутым окажешься.
Чувствовалось, что половина выпитой смирновки уже пошла им на пользу, а новости о неотвратимой мести злодеям-террористам стали городской легендой.
По дороге в жандармское управление я подводил итоги посещения сумасшедшего дома. С одной стороны, Авруцкий подтвердил мои предположения, что с Танечкой связаны какие-то неизвестные силы. А с другой – сегодня я повстречал испуганную травмированную девочку, которую сам бы хотел защитить от страхов и неизвестного злодея.
Увидев меня, Рюмин набросился с расспросами о результатах поездки в дом скорби. Во время моего рассказа он изредка вставлял замечания, но в основном, слушал молча, жадно впитывая новые сведения. Пётр Алексеевич искренне похвалил меня за ведение допроса и нежданную догадку, что Авруцкий связан с Лещиновыми. Затем поведал, что и сам любил слушать редкие выступления Анастасии Николаевны, и однажды его особенно впечатлило исполнение первой части «Лунной сонаты» Бетховена. Рюмин настороженно отнёсся к сообщению, что в палате Танечки во время сновидений-встреч с семьёй наблюдается посторонний свет, а на версию доктора о ночном растяжении времени фыркнул, что во сне может пригрезиться любая глупость.