– Ваше высокоблагородие, – вдруг подал голос жандарм Исаков, – разрешите обратиться.
– Слушаю.
– Дочка моя в этой гимназии учится, а это – её учитель географии, Сухоцкий. Она однажды плохой балл получила, вот я и запомнил.
– Так вот, кто наших барышень учит, – задумчиво произнёс Рюмин, – господин террорист. А ведь вы правы: Семёнова называла этого типа Профессором. Михаил Иванович, как вам пришло в голову – искать связь с фотоснимком? Никогда бы в этом направлении не подумал.
– Сегодня мне приснился сон, – ответил я, – там был этот человек. Я только что его узнал.
– Узнали?! Вот как!.. Григоровскому было видение вчера, а вам – сегодня? Сказать по правде, я подумал, что он просто врал нам.
– Я вам не лгу. Мне приснилось, что я отправился ночью в гимназию и встретил там всех Лещиновых. Живых. Потом появилась бомба, и у неё было лицо убийцы. Бомба взорвалась, а я не смог этому помешать.
– Прекрасно, – выдохнул Пётр Алексеевич, – бомба с лицом убийцы и опознание с помощью вещих снов.
– Непонятное не означает невозможное, – возразил я. – Как вы объясните, что злодей упал с балкона с запертой дверью.
– Вы верите, что она заперта?
Я заприметил лестницу, лежащую возле дома, и твёрдо заявил:
– Сейчас мы проверим.
Исаков помог придержать лестницу, пока я карабкался на балкон. Забравшись, я осмотрел гвозди, вбитые в дверь. Шляпки не заржавели.
– Вам хорошо видно? – спросил я, взявшись за ручку балконной двери.
– Вполне.
Тогда я упёрся ногой в косяк и дёрнул ручку. Она осталась у меня в руках; дверь не пошевелилась.
– И что мне прикажете писать в рапорте? – проворчал Рюмин. – Слезайте, Михаил Иванович, идём дальше.
Сухоцкий
Сумасшедший дом в то утро гудел, как потревоженный улей: крики, вой и даже дикий хохот раздавались на первом этаже. Авруцкий объяснил, что больные что-то слышали или почувствовали, Трофим недаром ходил по палатам. В глубине коридора второго этажа вся в крови лежала убитая Варвара: у неё было перерезано горло. Возможно, она пыталась спасти девочку, за что и поплатилась жизнью; смотреть на неё было больно. В торце оказалось две двери. Ту, что вела в палату Танечки, можно было узнать по раскуроченному замку; на полу валялись свежие щепки.
Мы вошли в палату. Она была пуста. Рюмин прошагал прямо к балконной двери, попытался открыть её изнутри, но вскоре понял, что это пустая трата времени. Возле кровати лежал небольшой металлический топорик, – видимо, убийца пытался сломать им замок, но у него ничего не вышло. Мне пришло в голову, что обезумевший Сухоцкий бросил топорик и решил выбить дверь плечом. В это мгновение дверь неожиданно открылась, он вылетел на балкончик и перевалился через перила. Однако моя версия выглядела настолько невероятной, что я не осмелился поведать о ней шефу жандармов. В некотором раздражении Рюмин обратился к Авруцкому:
– Как же он выскочил через запертую дверь?! И где ваша девочка?
– Я увёл её из палаты, потому что знал, что вы будете всё проверять. Соседняя комната принадлежит… принадлежала Савиным: у них нет другого жилища в Красноярске.
– Ясно, как вам удалось провести ребёнка мимо убитой женщины?
– Когда мы выходили, я заслонил тело Варвары, насколько это было возможно.
– Ловко, ничего не скажешь. Ведите нас к Лещиновой.
Авруцкий замялся.
– Надо вас предупредить, господа, что Танечка очень изменилась.
– Что вы имеете в виду?
– Сейчас вы всё увидите, только у меня огромнейшая просьба: не напугайте ребёнка. Она знает, что я – её опекун, а про себя думает, что лечится в этой больнице.
Рюмин ответил язвительно:
– Хорошо, господин доктор, мы постараемся изобразить из себя гостей.
Наша процессия вышла из одной двери и тут же вошла в другую. Представшая нашим глазам комната выглядела как ещё одна палата, настолько по-спартански жили Варвара и Тихон. Сухие цветы в вазе и пёстрые часы с кукушкой только подчёркивали царивший здесь казённый дух. Видимо, хозяева не придавали никакого значения уюту, им нужен был только свой мирок абсолютно здоровых людей в царстве безумных. Однако наши взгляды целиком сосредоточились на сидящей в комнате девочке. Авруцкий предупредил нас о переменах, которые с ней произошли, но мы с Рюминым даже представить себе не могли, насколько она изменилась.
Она была всё в том же халатике и с теми же детскими косичками, но сердитая гримаса исчезла, а лицо её разгладилось и повзрослело! Перед нами сидела и та, и не та девочка; в руках она держала подаренную мною уточку. В следующее мгновение она потрясла нас ещё больше – встала и сказала: «Доброе утро, господа».