Мне аникинский фатализм не понравился, а кроме того, отчаянно хотелось узнать всё о Танечке и о тех, кого она карает. Выбор у меня был небольшой, и я отправился в гости к Лаевскому.
Иннокентий Филиппович Лаевский
Иннокентий Филиппович принял меня радушно. Это был во всех смыслах большой человек: рослый, широкий в плечах. Несмотря на годы, в его рыжеватой бороде не было ни одного седого волоса; зато совершенно чёрная шевелюра отступила перед временем, открыв миру половину аккуратного черепа. Он сразу же вспомнил историю с Семёновой – и, как и я, был поражён странной связью смертей с присутствием Танечки на фотографиях и решил помочь мне всеми доступными способами. В его лице я нашёл сильного и влиятельного союзника.
В то время как Лаевский искал людей, способных пролить свет на это запутанное дело, мне удалось заново переснять женскую гимназию, и в этот раз никого из посторонних на фото не оказалось. Мы рассчитались с Аникиным: он получил обратно аппарат, а я – внесённый залог. Он попросил по дружбе рассказать подробности, если мне удастся что-либо узнать о Танечке и о фотографиях, на которых она появляется. Мне трудно было ему отказать, ведь именно он поведал мне мистическую историю и дал толчок моим поискам. Вечером я зашёл к Лаевским и узнал, что Иннокентий Филиппович поднял все свои знакомства и выяснил, что дело о гибели Семёновой почти сразу перешло к жандармам. Этим объяснялись секретность следствия и запугивание болтуна Вонаго. Однако, сообразуясь с новыми обстоятельствами, жандармское управление готово пойти мне навстречу: завтра в одиннадцать часов утра коллежский советник Рюмин Пётр Алексеевич ждёт меня на Благовещенской улице в доме номер пять, дежурный офицер предупреждён.
Приключения жандармского чина
Утром, заглянув к цирюльнику под вывеской «Луи Нуаре. Острѣйшія нѣжныя бритвы», я отправился на Благовещенскую, 5 в некотором волнении: прежде у меня не было дел с жандармами. Офицер проводил меня на второй этаж, постучался в кабинет и сразу после ответа исчез. Пётр Алексеевич Рюмин оказался фактурным типажом: одет он был в голубой мундир, сидевший на нём, как влитой. Небольшой рост компенсировало волевое лицо, которое украшали хищно загнутые усы пшеничного цвета. Волос на его голове было немного, виски совершенно поседели, умные глаза вчитывались в собеседника. Он поздоровался со мной и предложил присесть на небольшой диван. Сам он сел в кресло, предварительно угостив меня шустовским коньяком с долькой лимона на краю бокала.
– Пью только так, – «по секрету» сообщил он, – чтобы после потихоньку съесть лимон.
Лёд между нами растаял.
Пётр Алексеевич Рюмин
– Я не из тех Рюминых, не из князей. Наверное, поэтому со всеми нахожу общий язык. Иннокентий Филиппович попросил меня, Михаил Иванович, открыть вам подробности известного дела. С одной стороны, это отвечает моим интересам, а с другой, хотел бы, чтобы всё, сказанное здесь, осталось в стенах моего кабинета.
В этом человеке сразу чувствовался профессионал. Говорил он веско, иногда делая паузы между словами. Сожалея, что дал Аникину обещание держать его в курсе дела, я обязался хранить тайну следствия.
– Хорошо, – продолжил Пётр Алексеевич. – Поведаю вам свою эпопею знакомства с этой странной историей. Дело попало ко мне сразу же после того, как полиция произвела обыск на квартире Зинаиды Семёновой. Возможно, этого бы никогда не случилось, если бы у Семёновой были наследники. По счастью, именно поиски родственников заставили полицейских осмотреть квартиру, которую она снимала.
Так вот: в её дневнике иносказательно говорилось и об участниках теракта, и о подготовке покушения. Дневник обнаружился неожиданно: полицейский, проводивший обыск, попытался открыть ящик стола, запертый на ключ. Ключей нигде не было, и молодчик в сердцах стал выламывать ящик фомкой, но сделал это так грубо, что проломил днище, и оттуда выпала тетрадь. Взломай он замок аккуратно, мы бы ничего сейчас с вами не знали. Полицейские смекнули, что речь идёт о государственной безопасности, и передали дело нам.
Мне тоже не сразу всё открылось. В дневнике Семёновой барон Лессер назывался Злодеем: «Планируем наказание Злодея». Сообщников она звала Русак, Горец и Профессор. Таким образом, стало ясно, что террористов было четверо. Пока я читал дневник, мне доложили, что в участок прибежал Вонаго и принялся рассказывать о таинственной фотографии. Я сам отправился на встречу с Людвигом Кристиановичем, проследил, чтобы его показания записали, и провёл профилактическую беседу, дабы он не трубил на каждом перекрёстке о своих изысканиях.