– Ладно. Если позволите: я бы на вашем месте отправился сейчас в редакцию газеты и узнал, кто такой Пересмешник.
– Михаил Иванович! Как бы мы с вами сработались, живя в одном городе!.. Именно так я и собираюсь поступить, а вас приглашаю совместно прокатиться до редакции «Красноярских ведомостей». А когда эти гоголевские кошмары закончатся, поедем в Столбы и постреляем соболя, кабаргу или медведя – кто встретится. Идёт?
– Ловлю вас на слове, – невольно улыбнулся я. – Всё равно уже поздно заново ложиться спать.
Перед походом в редакцию Пётр Алексеевич зазвал меня в трактир «Дубрава», чтобы, как он выразился, «загладить конфузию», и настоял на единоличной оплате счёта. Особенно мне понравилась оленина в кедровых орешках – настоящий сибирский деликатес.
Без всяких церемоний войдя в кабинет главного редактора «Красноярских ведомостей», Рюмин сел на стул у прямоугольного стола, из-за которого при виде суровых гостей вскочил редактор Извеков Ф.К. (так гласила медная табличка на дверях).
Это был весьма упитанный господин в слегка помятом сюртуке; его лоб поблёскивал в лучах солнца, а улыбка то появлялась, то исчезала на круглой физиономии.
– Рад видеть. Чем могу служить-с?
– Давайте не будем начинать наше знакомство с вранья, господин Извеков, – довольно грубо начал Рюмин. – Я прекрасно знаю, что вы не рады видеть представителя охранного отделения в своём заведении. Поэтому, если хотите сократить наш визит, отвечайте быстро, точно и только правду.
Извеков медленно сел на свой стул и промямлил:
– Готов. Готов-с говорить правду.
– Вот и славно, – прихлопнул по столу ладонью Пётр Алексеевич. – Кто работает в вашей газете под псевдонимом Пересмешник?
– Пересмешник? – медленно повторил редактор, изображая раздумье, и тут же получил взбучку.
– Не валяйте дурака! Кто это?..
– Григоровский, Олег Николаевич, сотрудник наш.
– Знакомая фамилия. Да, Михаил Иванович? – Рюмин на мгновение взглянул на меня и продолжил атаку:
– Не родственник ли фотографу Григоровскому?
– Он, – закивал головой Извеков. – То есть родственник: сын младший, кажется. Ничего политического не пишет, только на интересующие публику темы.
– Ещё бы он писал на политические темы! – рыкнул на допрашиваемого Пётр Алексеевич. – Где сейчас ваш Пересмешник?
– Так… дома-с. Он материал не каждый день сдаёт, но если не ищет сюжеты по городу – пишет дома. Может, ему что-то передать, когда вернётся?
Коллежский советник вышел из комнаты, даже не удостоив редактора ответом. Прямо у здания редакции мы остановились.
– Какие у вас планы, Пётр Алексеевич? – поинтересовался я.
– Поеду к Григоровским и заберу Пересмешника, предварительно поговорив с отцом. – А вы куда-то собираетесь?
– Да, я бы хотел повидаться с доктором Авруцким и, если получится, с Танечкой. Вся история крутится вокруг неё…
– Хорошо. Вот адрес психиатрической клиники, – он быстро написал его на случайном листке, – скажете доктору, что от меня – он не посмеет отказать. Вернётесь – заходите в отделение на Благовещенской: мы с вами вместе послушаем, что нам будет петь господин Пересмешник.
Мы взяли извозчиков и разъехались по своим делам. По дороге я вспомнил, что еду не только к доктору, но и к ребёнку, пусть и душевнобольному. Кучер подвёз меня к магазину игрушек на Гостинской улице, и я вошёл в небольшую лавку, на витрине которой красовались две механических куклы: дама в костюме восемнадцатого века играла на фисгармонике, а мальчик в бархатном сюртучке водил по бумаге пером. В помещении была приятная прохлада. Вышедшая ко мне мадам тут же завела механические игрушки, отчего зазвучала негромкая мелодия, действительно, как из настоящей фисгармоники. Я прошёлся немного вдоль лошадок-качалок и кукол с фарфоровыми головами, но они стоили слишком дорого для случайного подарка. Среди мягких игрушек мне попался большой рыжий полосатый кот, выглядевший пугающе натурально: скорее всего, шерсть ему заменял кроличий мех. Дородная владелица магазина выпытывала, какому малышу предназначен подарок, и, поскольку я неопределённо поводил рукой, не представляя, что можно принести в психиатрическую лечебницу, она то шумела пёстрой погремушкой, то стреляла из пугача пробкой на нитке.
Наконец моё внимание привлекла небольшая уточка: её жёлтый пух был очень похож на настоящий, но, самое главное – уточка улыбалась; это и решило дело. Дама всё-таки вырвала у меня признание, что подарок предназначен для девочки, поскольку от этого зависело, красным или синим бантом обвязывать коробку. Без умолку болтая, владелица старательно улыбалась – точь-в-точь, как игрушка, но у неё это получалось неестественно. Меня терзали сомнения, можно ли четырнадцатилетней девочке дарить откровенно детскую вещь, но ничего лучше я не смог придумать.