— Все, успокоил, — радостно улыбнулся Павел Петрович, осознав, наконец, что отправление в "турму" в ближайшее время ему не грозит, — В общем, Варька подпрыгнула от злости и как зашипит: "Не лезь ко мне с утешениями, я тебе не старая калоша Верка! Тебе дай волю, ты бы меня в кухонном шкафу запер на веки вечные! Я у тебя и швец, и жнец, и на дуде игрец! Я на вас жизнь положила…", ну и все в таком роде. И пошла, и пошла чесать, просто весь список оглашает: у нее, дескать, из-за меня никогда самооценки не было, и самовыражения, и самоопределения, и самосознания, и самоудовлетворения… Несет что-то с Дону, с моря, а физия! Я прямо обалдел: до того на Адельку похожа, когда та соседскому кабыздоху норов показывает, — дядюшка неожиданно хихикнул, — ну, просто вылитая. Словом, Варька бузит, и проскакивает у нее это… фраза насчет, ну, в общем, ну… моих мужских возможностей. Ты, дескать, просто импотент, если с Алешенькой сравнить. Я как услышал, чувствую, что-то у меня в голове помутилось, перед глазами пелена. Я ее так тихонечко, вежливенько спрашиваю: ты что же, изменяла мне?
"Господи, да неужто ты и не догадывался?" — хором подумали Данила и Иосиф, но вслух не произнесли ни слова, даже не переглянулись.
— Рога мне наставляла, пока я на твои долбаные евроремонты зарабатывал? А Варька, не то что не смутилась, а даже с удалью этакой… богатырской: там, говорит, не просто рога, а целые мачты! Вот тебе! Я опять ей вопросик: и с кем, с этим дровосеком? Он же тебя моложе на двадцать лет! А ее, видать, больше всего задевало, что он помоложе будет, все ведь Варьке про такое несоответствие намекают, — Петрович злорадно вытер нос и продолжил, — Помнишь, Максимыч сказал: не девочка уже! Он ей, бедолаге, на эту тему высказывался постоянно — и принародно, и наедине. Варюха ответить-то на Максимкино невежество, как оно того следует, не могла. Но уж от меня или от дочек… она бы этакой арифметики подляночной не потерпела! Ну, сперва Варюха на меня только таращилась — у нее, видать, в зобу дыханье сперло — а я ей еще комплимент подпустил. Он, говорю, тебя за мамочку и держит, чтоб грудью его кормила — сам-то он вовек никуда не пристроится, а ты ему и Зинку, и Максимку, и еще какого-никакого богатея приведешь. Он и с них, и с тебя стружку сымет — чем плохо? А насчет привлекательности в интимном смысле, так ты для него не лучше буратинов неотесанных, да может, и похуже. С буратинами он хоть повозится, усилие потратит, а с тобой и церемониться незачем, не из обидчивых.
— Ну-у, Павел Петрович, как же можно так женщину оскорблять? — укоризненно протянул Иосиф, из последних сил сдерживая смех, — Удивительно, что она тебя насмерть не приложила — крепким Изотовским кулачком, прямо на том самом месте.
Данила тоже засмеялся, а потом осекся. Значит, Варвара подбрасывала Алексису работу? И Зинаида ей помогала? Тогда… Он и сам не знал, что "тогда", но снова почувствовал — что-то тут не так.
— Насмерть не насмерть, а крепко она меня приложила, — грустно рассказывал обманутый супруг, переквалифицировавшийся в одночасье в безутешного вдовца, — и на том самом месте. Значит, вскочила она с кровати и как кинется на меня! Варька-то баба здоровая… была. А тогда она в безумство вошла, поперла будто танк! Да на моем месте любому, будь он хоть Шварценеггер, боязно стало бы за жизнь свою бесценную. Словом, так она меня треснула со всей силищи — чуть не упал. Схватил ее за плечи, успокоить пытаюсь, или хоть приостановить на минуту, а Варвара к горлу лезет, дура ненормальная, так и тянет, и тянет лапищи свои медвежьи. Ей-Богу, или шею бы мне сломала, или башку бы, как орех, раздавила! Страшно! Я Варьку оттолкнул, да как заеду ей с размаху по физии. Чуть рожу бабе набок не своротил, так врезал. Первый раз в жизни, чесс-слово! Ударил, и сам испугался. Кинулся вон из комнаты, выбежал в сад, там отдышался. Думал, гоняться за мной по всему поселку Варвара при гостях не станет, а к ночи, авось, и поостынет. Ведь по идее, я должен считаться оскорбленной стороной, я, а не она со своим Алешенькой! — ударил себя в грудь Павлуша, но потом снова сник, — Потом уж, после драки, я, конечно, Варькиного общества не искал. И никакого понятия не имел, что она… головой шмякнулась. Помню, по саду ходил, выпил столько, что и сам уже себе сказал: хватит. Настроение поганое-е! Кабы знать, что Варя там, в крови, наверху лежит, так и "Скорую", и милицию вызвал бы… сам. А когда Лидка в спальне заорала, подумал сразу: беда приключилась, но уж никак не это самое… с Варварой. И только потом как увидел: Варька моя до смерти убилась, и крови на полу целое море, а позади нее кресло это чертово раскорячилось, — что уж тут поделаешь… струсил, в общем, до невменяемости. Так и жил с того момента, в сознание не приходя. От страха-то и Верку чуть было не пришил, потому она каждый день все зудела и зудела насчет инсульта — не было его, и обморока тоже не было. Шли по мосту, ну и начала опять: бу-бу-бу, карма, бу-бу-бу, нирвана. А тут, как оказались мы возле дырки, где перильца гнилые, я ее толкнул. Ей-Богу, больше от раздражения. Уж и сам не понимал, что она насмерть приложится, если с моста слетит. А опомнился, тошно стало. Дурак, думаю, проклятый, что ж я такое делаю? Верка дура и зануда, но до чего с перепугу дошел: прямо маньяком становлюсь. Живу теперь, как в сказке: чем дальше, тем страшнее. И боюсь до одури, даже спать по ночам перестал, пить вот начал сильно, — и Павел Петрович жалобно развел руками, в его глазах стояли слезы.