Варвара в уединенном уголке гостиной заинтересованно беседовала с Симой, избавившись, наконец, от Веры Константиновны с ее однообразными славословиями. Именинница бурно размахивала руками, увлеченно рассуждая о чем-то, а Серафима слушала Варвару Николаевну, вопросительно-недоуменно подняв брови: она редко соглашалась с мнением сестры, хотя и любила ее. Варвара и Сима были не просто разными — они всегда были антиподами, точно при рождении одной достался весь отпущенный на двоих запас амбиций, властности и неукротимости, а другой досталась вся нежность, мягкость и мечтательность. Неизвестно, почему это не привело к ссоре на всю жизнь, как оно нередко бывает между близкими, но противоположными по характеру родственниками. Впрочем, факт остается фактом: сестры любили и опекали друг на друга всю жизнь, затевая долгие препирательства по любому поводу. Похоже, сейчас назревал момент очередной "родственной полемики".
Оставшиеся без присмотра гости потихоньку покидали "залу" и выходили в остывающий от дневного пекла сад, и здесь разбредались, утопая в сиреневых июльских тенях. Извинился и уехал "по-английски" икающий от сытости Максимыч. Даня важно обсуждал с двоюродной теткой Зинаидой, какие обои годятся для спальни, а какие — для кабинета, и слегка позевывал. Вечер незаметно перешел в ночь, теплую, июльскую, душистую. На небе высыпало столько звезд, что хотелось погрузить в них руки по локоть, будто в речную воду.
Даня, изнемогая от сытой сонливости, не очень-то деликатно сдал Зину с рук на руки Вере Константиновне, ищущей собеседника для обсуждения астральных проблем, а сам пошел в сад, к приятелю. Ося, не отрываясь, глядел в небо.
— Звезды падают? Есть на что загадать? — спросил его Данила, деловито закуривая.
— Да нет! Не везет что-то… — вздохнул Иосиф, — А все равно красиво.
— Слушай, да ты альтруист! А я думал, еврей как еврей.
Они стояли, лениво перебрасываясь фразами и смотря вверх, в синеву. Ося чувствовал, как накатывает блаженная истома, и неохота отвечать на подначки приятеля, хочется только спать. Вот разве что пойти, попытаться охмурить красотку Зину, хотя…
Вокруг все отдавало жар, накопленный за день: стены, плетеная мебель, деревянные перила, огромная фаянсовая ваза, в которую мужчины шкодливо бросали окурки. За рекой брехала одинокая псина. Ночная тишина стояла над миром высоким чистым куполом. Мир замер и наслаждался.
И тут в доме раздался вой, перешедший в визг, а потом в хрип. Визжала и хрипела в Варвариной спальне Лидия Евсеевна. Когда все ворвались в комнату, она только молча тыкала пальцем в пустое массивное кресло в углу. У ножки его растекалась лужа, похожая в полутьме на пролитый черный кофе. В луже, раскинувшись, лежала именинница. Лежала не двигаясь и уже не дыша. Раздался нежный хрустальный звон: дядюшка уронил бокал с минералкой и остолбенело уставился на труп жены.
Глава 2. "Она мертвее праха…"
Все происходящее слилось в один невыразимый кошмар. Милиция, протокол, больница, морг. Бюро ритуальных услуг, подготовка к похоронам, закупка продуктов и "смертных" принадлежностей. Казалось, что день пролетел за минуту, ни на одну проблему не хватало времени, заботы множились, как тараканы; зато ночь тянулась дольше года: такое ощущение появляется, если у тебя бессонница, или что-то болит. Лица домочадцев проплывали перед Даней среди ночной тишины, тяжелой, будто мраморная гробовая плита. На каждом из них было то же выражение, что и у мертвой, а где-то в доме мерещилась страшная черная лужа, которую так и не смогли дочиста отмыть.
Застоявшаяся в комнатах духота усугублялась страхом, сгустившимся вокруг дома плотным, почти материальным облаком. У каждого из поневоле застрявших в Мачихино в голове точно веретено крутилось, наматывая черную нить тоскливых мыслей: "А если это убийство? А кто тогда убил? Это кто-то из своих? То есть один из нас? И этот кто-то приехал, убил, а теперь кого-нибудь подставит вместо себя? А если меня?", и так без конца.
Даже природа принимала участие в нагнетании тяжелого, удушающего чувства тревоги: на следующий день после смерти Варвары Николаевны Изотовой вдруг набежали облака, затянули небо плотной белой пеленой без единого просвета. К полудню пелена превратилась в серые, мокрые грозовые тучи, они повисли над миром, точно старый пропыленный матрас. Дышать стало совершенно нечем. Любимая кошка покойной, носившая дурацкое имя Аделаида, валялась по всему дому, часто дыша и жалобно посматривая на людей.