Так или иначе, но свой автомобиль у Натаниэля так и не появился. Несмотря на это, при необходимости он бесцеремонно завладевал старенькой «субару» помощника. Маркин пытался протестовать первые полтора года, упирая, главным образом, на нелогичность поведения шефа.
– Я только при расследовании логичен, – заявил Розовски. – А во всем остальном – принципиальный противник логики. Человек не должен вести себя логично. Это так же противоестественно, как бритый кактус.
И Маркин махнул рукой.
4
Подъехав к вилле Смирновых, Розовски не сразу покинул автомобиль. Настроение его, как уже было сказано, достигло нулевой отметки после телефонного звонка Виктории Смирновой. Так что теперь, если следовать все той же шкале, оно – то есть, настроение, – уже определялось величиной отрицательной. Что, естественно, не способствовало желанию встречаться с вдовой. Выругав себя в очередной раз за мягкотелость и слабость к женским слезам, Натаниэль, кряхтя, выбрался из машины – при этом «субару» скрипела и качалась, готовая вот-вот развалиться на составные части – и очень медленно двинулся к знакомой уже двери под небольшой изящной аркой. Когда до арки оставалось всего несколько шагов, дверь распахнулась, и по ступеням крыльца быстро сбежал мужчина. Он так стремительно двигался, что едва не сбил детектива. Пробормотав какие-то извинения, мужчина быстрым шагом направился к стоявшему чуть в стороне темно-вишневому «фольксвагену». Через мгновение раздался мягкий рокот двигателя, и «фольксваген», сразу же набрав скорость, помчался по шоссе Кфар-Шауль – Тель-Авив.
Чуть ошарашенный стремительностью незнакомца, Натаниэль покачал головой. На полицейского тот не был похож, значит, видимо, либо родственник погибшего, либо знакомый. Приезжал выразить соболезнование, а теперь старался наверстать упущенное время. Розовски поднялся по ступеням и нажал на кнопку дверного звонка. Немного подождал. Мягко щелкнул замок, дверь приоткрылась. Хозяйка даже не поинтересовалась, кто именно звонит.
Он вошел внутрь, прошел через парадный ход во двор. Здесь ничего не напоминало о недавнем испорченном празднике – эстраду, на которой резвились музыканты-орангутанги, разобрали, стойку временного бара тоже. Теперь этот двор представлял собою просто овальное пространство, не такое уж большое, обрамленное живой изгородью.
Натаниэль миновал небольшую застекленную галерею и вышел в просторный салон. Поначалу ему показалось, что помещение так же пусто, как и двор. Он огляделся с некоторой растерянностью. Женский голос, раздавшийся неожиданно близко, заставил его вздрогнуть:
– Здравствуйте, господин Розовски, спасибо, что приехали… – Виктория Смирнова, уже не в экзотическом наряде, а в длинном черном платье, неподвижно стояла в углу, за бочкообразным стволом декоративной пальмы. Солнце поднялось не очень высоко, и тень от растения почти полностью скрыла хозяйку виллы.
– Да-да, – пробормотал Натаниэль. – Извините, что… Я вас не сразу увидел, это дерево…
Виктория вышла ему навстречу и остановилась, зябко потирая руки.
– Я все время мерзну. Нервы.
Сейчас ее лицо выглядело очень постаревшим. Покрасневшие немного опухшие глаза, сеть морщинок, окружавшая ненакрашеные губы. Черный платок, скрывавший волосы, подчеркивало бледность. Натаниэль подумал, что не знает даже цвета ее волос – позавчера Виктория была в египетском парике.
– Похороны были вчера утром, – она сказала это лишенным всяких интонаций голосом. – Все так быстро, я даже не успела привыкнуть к тому, что его нет…
Натаниэль подумал, что к такому многие не привыкают и за двадцать лет. Вслух сказал:
– Да, еврейские законы предписывают как можно скорее предавать тело умершего земле. Примите мои соболезнования, Виктория.
Она кивнула, отошла к небольшому дивану, стоявшему в углу. Жестом пригласила сесть Натаниэля. Розовски пододвинул кресло, сел напротив. Хозяйка молчала, глядя в пол. Сыщик неловко кашлянул.
– Вы, наверное, не будете сидеть шив'у? – зачем-то спросил он.
– Что? Что не буду? – переспросила она.
– У евреев принято после похорон сидеть шив'у, – объяснил Натаниэль. – Семидневный траур. На полу, без стульев. Поститься, принимать соболезнования.
– А, – она махнула рукой, – какие мы евреи, Натаниэль? Мы нормальные советские люди. Не знаем ни обычаев, ни правил. Так вот… И потом: какая разница? Ему уже все равно. А соболезнования я и так принимаю.