Ухажера матери звали Бьорном. Он был пухлым, лысеющим, жизнерадостным человеком, на седьмом десятке, по догадкам Лунд, с видеокамерой, на которую самозабвенно записывал каждый миг праздника. Когда свечи погасли, Вибеке хлопнула в ладоши, и все послушно умолкли и посмотрели на нее.
Вибеке залилась румянцем смущения. Лунд даже не знала, что ее мать может краснеть.
— Этот славный человек слегка спятил и сделал мне предложение, — сообщила Вибеке, сияя, как школьница. — Что я могла на это ответить?
— Только да, — с гордой улыбкой произнес Бьорн.
— Так я и сделала. Церемония будет самая простая. Белое я не ношу, так что с этим никаких проблем. Вот. — Она умолкла, но потом спохватилась, что еще не все сказала: — В субботу. В эту субботу. Вы все получите приглашения. И кто придумал, будто старики не теряют голову?
Ответом ей было потрясенное молчание, которое сменилось взрывом аплодисментов. Лунд, к собственному удивлению, захихикала, прикрыв рот рукой.
К ней подошел Марк. Она погладила его по груди, посмеялась над тем, как мала ему толстовка.
— Прости. Ты так быстро растешь.
— Не переживай.
У него был низкий спокойный голос. Ей с трудом верилось, что это тот самый трудный ребенок, который жил с ней в материнской квартире во время расследования дела Бирк-Ларсен.
— Хорошо, что ты приехала. Надолго?
— Нет, скоро уже пора возвращаться.
— Бабушка сказала, что у тебя было собеседование насчет работы. И что, возможно, ты снова будешь жить в Копенгагене.
— Нет. Как у тебя дела?
— Нормально.
На лице его промелькнуло разочарование. И на мгновение он превратился в того, двенадцатилетнего Марка. Она снова подвела его. Но потом он взял ее за руки, поцеловал в щеку, произнес что-то милое, и ужасно взрослое, и понимающее.
Вибеке с новой силой призывала всех угощаться тортом.
Взгляд Лунд упал на пол. Там что-то валялось — смятая целлофановая упаковка рядом с грудой оберток, сорванных с подарков. Эта упаковка была точно такого же размера, как и та надорванная, что была найдена в доме Анны Драгсхольм.
Рут Хедебю очень не понравилось, когда Лунд сказала, что нужно вернуться к самому началу и поискать получше. Но на самом деле в этом и состояла работа полицейского. Он должен искать. Смотреть. Постоянно.
Лунд нагнулась и подняла целлофан с пола. Огляделась: рядом на столе лежала новая кассета в ожидании своей очереди скользнуть в видеокамеру Бьорна.
Она спрятала обертку в карман и ушла в коридор, чтобы позвонить. Звонков она сделала два.
— Странге слушает.
— Это Лунд. Я не могу дозвониться до Брикса.
— У вас что-то важное? Я занят.
Он был где-то на улице, она слышала шум машин.
— Это об убийстве Драгсхольм. Тот кусок целлофана…
— Вы же говорили, что больше не занимаетесь этим.
— Он все снимал. Если вы не думаете, что муж способен на такое, то вы обвиняете не того человека.
Странге молчал.
— Я хочу снова осмотреть дом, — сказала Лунд. — Это возможно?
Долгий несчастный вздох.
— Дайте мне час.
— А почему не теперь, Странге?
— Через час, — повторил он и дал отбой.
За ее спиной гости затянули песню. У нее было ужасное ощущение, что от нее ждут активного участия.
Воинская часть в пригороде Рюванген размещалась на треугольнике земли, образованном раздвоенной железнодорожной веткой, уходящей из Эстербро на север. Луиза Рабен и ее сын Йонас жили там с ее отцом, полковником Торстеном Ярнвигом, уже почти год — с тех пор, как закончились деньги, чтобы платить за квартиру, которая должна была стать их семейным домом. Рабен там никогда не жил. По психиатрическим показаниям его заперли в Херстедвестере вскоре после его возвращения. Какое-то ужасное событие, в котором так никто и не разобрался до конца, привело его на скамью подсудимых, однако мера наказания не была определена.
Вот почему она и Йонас перебрались в Рюванген — временно, по крайней мере, как они предполагали. Луиза по-прежнему мечтала о собственном доме, о жизни вне тесно сплетенного коллектива, которым является армия. Но пока эта мечта была недостижима. Освобождение мужа постоянно откладывалось. У нее не было средств, чтобы оплачивать отдельное жилье, так что им с Йонасом пришлось поселиться в единственной свободной комнате в служебном доме ее отца. Там все было весьма скромно, но все же не так убого, как в сержантском жилище, которое она когда-то делила с мужем.
Ярнвиг был одиноким мужчиной, преданным армии. Его жена, мать Луизы, ненавидела жизнь в казармах и давным-давно ушла от него. Он дослужился до звания полковника, стал командиром воинской части.