Он решительно замотал головой.
— Только представьте себе, что кто-то похитил гроб адмирала Нельсона из собора Святого Павла или вообще гроб какого-то общественного деятеля, захороненного в публичном месте. Сам по себе поступок носил бы кощунственный характер, и обвинение в осквернении было бы для него самой мягкой характеристикой… Господи! Мусульманская святыня! Как вы знаете, она не имеет ничего общего с Древним Египтом; ислам — это живая религия. Не говоря уж о полной невозможности ограбить такую гробницу… — Он распростер руки и пожал плечами. Хотя за стеклами очков блеснула какая-то искорка, мне показалось, что манера его поведения наиграна несколько больше, чем того требовала обстановка, когда, посмотрев на остальных, он добавил: — Конечно, это полный абсурд. Но меня удивляет, как Маннерингу пришла в голову эта идея.
— Хотя мне бы хотелось, чтобы она была истиной, — с мрачноватым юмором заметил Бакстер. Пропустив в очередной раз порцию виски, он оживился. Засунув руки в карманы и не спуская глаз с бутылки, он откинулся на спинку стула. — Я лично считаю все это просто восхитительным. Помню эту гробницу — из кирпича и конус на макушке. Старик лично показал ее мне, когда я облетал Каир. Это было куда лучше, чем слоняться вокруг…
— Вокруг чего? — спросил я. — Если это был не гроб, то что вы собирались исследовать в музее?
Холмс с юмором посмотрел на собравшихся:
— Вы когда-нибудь слышали об Антуане Галланде, инспектор?
— Нет.
— И тем не менее весь мир знает о его трудах. Между 1704-м и 1712 годами он перевел с арабского на французский сказки «Тысячи и одной ночи», и до нас дошел его французский перевод. Мистер Уэйд особенно интересовался сказками, ибо он разделял ту точку зрения, по которой их прямой источник — это персидский текст, известный как «Тысяча сказок», хотя они и подверглись арабскому влиянию. Поэтому, когда ему представилась возможность купить первые двести страниц оригинальной рукописи Галланда вместе с его заметками и примечаниями…
— Стоп, — сказал я. — Вы намекаете, что ваша компания собралась лишь для того, чтобы бросить взгляд на несколько рукописных страниц?
Надо признаться, что сказал я это с сожалением, ибо, хотя всегда считал себя спокойным и трезвомыслящим человеком, меня, честно говоря, заинтересовал весь бред этого вечера, а объяснение Холмса разочаровало. Тот с удивлением посмотрел на меня:
— Да, конечно. Вот почему тут должен был присутствовать доктор Иллингуорд. Вы понимаете, мы получили заметки и примечания…
— И это все?
Джерри Уэйд, который наблюдал за всем происходящим с искренним и живым интересом, наклонился вперед.
— Вашу руку, инспектор, — сказал он. — Я чувствовал точно то же самое. Под вашим синим мундиром бьется сердце подростка (образно говоря), который читал «Остров сокровищ». Я сочувствую вам, и провалиться мне, если это не так — ведь ваши мечты о гробе рассеялись; и если у этого зануды есть хоть какое-то чувство…
— Во всяком случае, у меня есть чувство благопристойности, — возразил Холмс. Тон у него был ледяной, и я сразу же снова обрел здравый смысл. — Не забывай, что тут было совершено убийство, самое настоящее убийство. — Он повернулся ко мне с обеспокоенным выражением лица. — «Это все?» — спрашиваете вы. Господи, как вы не понимаете… Страницы рукописи Галланда! — Он рассеянно отмахнулся, словно я спросил его, что такое цивилизация, или задал вопрос, неподъемный для ответа. — Они могут пролить свет истории на…
— Свет истории может и подождать, — заметил Джерри Уэйд. — И я не буду особенно огорчаться. «Тут было совершено убийство». Хорошо. Но это еще не повод для инспектора Каррузерса с подозрением смотреть на нас потому, что мы не сокрушаемся и не скорбим по поводу смерти человека, о котором никогда даже не слышали. Я склонен, не чинясь, принять нормальную человеческую точку зрения, что все это очень интересно, когда оживают Арабские Ночи. Ваша беда в том, что сказки, как таковые, вас не интересуют. Вас интересует лишь классная шумная история вроде того, как султан убил шестерых своих жен, — но лишь потому, что она проливает свет на брачные обычаи Басры в 1401 году, когда там правил Хасан Чулочник. Но я уже почерпнул от вас и от Старика достаточно сведений, чтобы рассуждать на эту тему и помогать Ринки Батлеру в писании детективных историй. Но в глубине души я доподлинно знаю об этих азиатах только то, что они носили смешные одежды, говорили об Аллахе и убивали людей, которые покушались на священные реликвии. Мне этого вполне хватает. Я понятия не имею, чем персидские мусульмане отличаются от индуистов. Но я знаю, что мне достанется от гоблинов, если я не буду глазеть по сторонам, в чем и заключается секрет веселой жизни.
— Успокойтесь, мистер Уэйд, — вмешался я, когда он стал подпрыгивать на стуле, тыкая пальцем в Холмса. — Означают ли в таком случае ваши слова, что вы не… м-м-м… не связаны с музеем?
Холмс улыбнулся:
— Означают. Единственное занятие нашего Старика — это чтение: поглощать книгу за книгой, накапливая никому не нужные знания. Оттуда и идет его отношение — психологи называют это защитным механизмом. Для него мир — это набор достаточно привычных вещей и явлений, которые слегка сошли с ума; викарии лазают по водосточным трубам своих церквей, а лорд-мэр Лондона внезапно говорит королеве «Нет!», когда ее кортеж хочет въехать в пределы Сити.[3] Чушь! Я сто раз говорил ему, что вещи не станут более интересными, если перевернуть их вверх тормашками. А главное, Старик, заключается в том, что реальный мир не таков…
— В самом деле? — спросил я. — А я склонен согласиться с мистером Уэйдом.
Наступило краткое молчание, и Гарриет Кирктон в крайнем удивлении нервно повернулась ко мне.
— Господи, можете ли вы наконец сказать, что вам от нас надо? — вскричала она. — Почему вы все время ходите вокруг и около, и… и… я не знаю, но все это как-то странно… Почему?
— Потому, мисс, — сказал я, — что, возможно, один из вас врет. Что же до странностей, то викарий, карабкающийся по водосточной трубе, не более странен, чем смотритель музея, танцующий вокруг ящика с грузом и распевающий о жене Гаруна аль-Рашида. Или труп с кулинарной книгой в руке. Вы уверены, что и сейчас вам нечего мне сказать?
— Уверена!
Я кратко изложил набор фактов. Бакстер что-то бормотал, постукивая кулаком по столу. Но окончательно вывело их из равновесия упоминание о кулинарной книге. Холмс, продолжая сдерживаться, хотя на лице его ясно читалось выражение тихой ярости, повернулся к Джерри Уэйду.
— Успокойся, Рон, — с неожиданной для него резкой властностью бросил Бакстер. Он повернул голову. — Послушай, Старик. Нравится тебе это или нет, но я должен сказать…
— Можешь верить или не верить, — торопливо перебил его Джерри Уэйд, — но я ровно ничего не знаю. — Тем не менее, он очень нервничал. — Кулинарная книга недостаточно живописна для моего стиля. И да поможет нам Господь, но!.. С этим надо что-то делать. Вы можете не приставать ко мне, пока я пораскину мозгами? А может, этот тип был главой итальянской мафии?
— Но и в таком случае, — пробурчал Бакстер, — он вряд ли стал бы таскать с собой книгу миссис Как-ее-там с рецептами домашних блюд. Согласен? Они знают только, как готовить суфле и другие сладости. Разве что это криптограмма или какой-то шифр? То есть «бифштекс с луком» означает «немедленно скрывайся, все пропало». Очень удобный способ…
Холмс встал.
— Вы что, ребята, окончательно надрались? — с подчеркнутым спокойствием спросил он. — Или вы действительно ведете себя как дети, или просто не в состоянии вбить себе в головы, что это все очень серьезно?
— Если хочешь знать правду, — так же спокойно ответил Джерри Уэйд, — мы чертовски напуганы. Если у вас в рукаве есть еще какие-то карты, выкладывайте их, инспектор! Коль уж мы не можем покончить с историей об этом викарии, который лазал по трубам…
3
Одна из давних английских традиции. Чтобы подчеркнуть независимость Сити, которое в Средние века было свободной общиной, королева, въезжая в сто пределы, испрашивает на то позволения у градоначальника Лондона.