— Я обратилась, — хрипло ответила она. — Они были очень вежливы с женщиной-истеричкой. Сказали, что обязательно проверят. А когда увидят, что у него есть алиби — а у него оно будет, — больше ничего делать не станут.
Мария встала.
— Коринна! — воскликнула она. — Basta, figliolassia![9]
Девушка высвободилась из рук матери.
— О, да, — сказала она. — Так было и в полиции. Со всеми. Не трогайте бедного калеку. Разве он недостаточно пострадал? Неужели не видите, что именно на это он и рассчитывает? Поэтому он и убил Брюса!
Открылась внутренняя дверь, и в комнату вошел мужчина. Лет тридцати, с сильным телом, которое чуть покрылось жиром. Приятная, хоть и мрачноватая внешность, темные вьющиеся волосы, беспокойные карие глаза, курносый нос и чуть обвислый подбородок. Черные обтягивающие брюки и белая рубашка, раскрытая на груди; в одной руке гитара в чехле.
— О, — сказал он. — Мне показалось, что кто-то пришел. Здравствуйте, доктор.
— Здравствуйте, Гвидо, — ответил Кинтайр, не вставая. Лично у него нет ничего против старшего брата Брюса, который вполне прилично себя вел во время их нескольких встреч. Однако… «Тот, кто не избирает дорогу добра, избирает дорогу зла», говорится в «Рассуждениях» Макиавелли, и Гвидо висел грузом не на одной шее.
— Не будь занудой, малышка, — обратился он к сестре. — Я слышу твое оперное выступление за милю против ветра.
Коринна, дрожа, повернулась к нему и сказала:
— Мог бы дать ему остыть, прежде чем снова петь в клубе свои грязные песни.
— Моя девочка, ты говоришь, как настоящий бакалавр; Брюс подтвердил бы это, если бы мог. — Гвидо улыбнулся, одной рукой достал сигарету и сунул ее в рот. — Весь уикэнд меня не было в городе, именно тогда, когда коты сходят с ума. И если я сегодня не появлюсь, меня просто сожгут, и что хорошего это даст Брюсу?
Он все так же одной рукой достал коробок спичек, открыл, взял одну и искусно зажег.
Коринна перевела взгляд с одного лицо на другое, и в нем появилось трагическое выражение.
— Всем все равно, — прошептала она.
Она села. Ломбарди с несчастным видом свел пальцы; Мария сжалась в углу кресла, Гвидо прислонился к косяку двери и выдул облако дыма.
Кинтайр как-то неопределенно подумал, что ему нужно утешить девушку. Он сказал:
— Пожалуйста, мисс Ломбарди. Нам, конечно, не все равно. Но что мы можем сделать? Мы лишь помешаем полиции.
— Знаю, знаю. — Произнося это сквозь стиснутые зубы, она смотрела в пол. — Пусть кто-нибудь другой это сделает. Разве не таков девиз нашей цивилизации? Но когда-нибудь никого другого рядом не окажется, а мы станем слишком вялыми, чтобы помочь себе.
Это было настолько сходно с его мыслями, что он вздрогнул. Но сказал только:
— Вы ведь не можете объявить вендетту.
— Успокойтесь! — Она презрительно посмотрела на него. — Конечно, я не имела это в виду. Но я знаю, кто должен был это сделать, и знаю, что у него есть история, и никто не станет проверять эту историю, потому что он кажется таким жалким и несчастным. А он не таков! Я знаю Джина и Питера Майкелисов. Они знают, чего хотят!
— Хватит! — взревел Ломбарди. — Молчи!
Она не обратила на это внимания. Взгляд ее не отрывался от Кинтайра.
— Ну что? — спросила она спустя мгновение.
Он подумал, действует ли на него ее несчастье или она на самом деле такая гарпия. И очень осторожно сказал:
— Теоретически любой из нас может оказаться виновным. Я мог сделать это потому, что Брюс встречался с девушкой… с которой когда-то встречался я. Или Гвидо — ревность? ссора? У нас только его слово, что он отсутствовал в субботу и воскресенье. Может, стоит попросить полицию проверить каждую минуту его уикэнда?
Человек у двери вспыхнул.
— Еще чего? — медленно сказал он. — Вы собираетесь…
— Ничего подобного, — сразу прервал его Кинтайр. — Я пытаюсь показать, что подозрения отдельных людей не могут быть основанием…
Гвидо глубоко затянулся, погасил сигарету в ужасной сувенирной пепельнице и вышел, не сказав ни слова. Все слышали, как он спустился на лестнице.
— Простите, господин профессор, — сказал Ломбарди.
— Niente affatto, signor.[10] — Кинтайр встал. — Вы все устали. — Он улыбнулся Коринне. — Вы высказали некоторые из моих принципов. Мы, пессимисты, должны держаться вместе.
Она даже не повернула к нему голову. Но ее профиль напомнил ему о Нике Самофракийской, о Победе, идущей против ветра.
— Я всегда считала, что принципы должны быть основанием для действий, — мрачно сказала она.