— Они были очень вежливы и все такое, но…
В трубке тишина.
— Боб, можешь прийти и поговорить со мной? Сейчас?
— Конечно, милая. Дай мне полчаса.
Кинтайр одной рукой повесил трубку, а другой начал раздеваться. За десять минут он принял душ и переодел костюм.
Квартира Марджери наискосок, и университет находится на середине. Кинтайр припарковал свой побитый «'48 де сото» на углу кампуса и пошел, надеясь вернуть упругость мышцам и привести мысли в порядок.
Ровный желтый свет проходил через листву эвкалиптов и заливал подстриженную траву газонов и пышные белые здания, в которых в это время, между церемонией посвящения в бакалавры и началом летних занятий, почти никого нет. Кинтайр неопределенно подумал, что ему придется просмотреть стол Брюса, закончить его работу и, да, завершить его исследование «Книги ведьм»… Его мысли перешли к практическим проблемам. Что ему делать с Марджери?
Он хотел бы помочь ей, если бы мог — будь все дважды проклято, разве он не пытался раньше? Но с другой стороны, он не собирается — еще раз: не собирается ввязываться. Это было бы нечестно по отношению к ним обоим.
У этой игры есть правила, и они играли по ним. Вы оставляете в покое жен и девственниц, но она давно разведена и с тех пор спала не с одним мужчиной. Ничего не берешь у женщины и ничего не даешь ей. Совершенно отчетливо даешь ей понять, что тебя ничто постоянное не интересует. А когда бросаешь ее после нескольких приятных месяцев, делаешь это чисто; у него был лучший в мире предлог: в 1955 году он получил академический грант для года жизни в Италии и продолжения исследований по его специальности — Возрождению. (Но последние несколько недель она была необычно тиха; иногда по ночам он слышал, как она пытается не заплакать.) Вернувшись, вы не возобновляете прежние отношения; сохраняете дружеские отношения в тех случаях, когда приходится встречаться.
Да, конечно. Но тогда она встретилась с Брюсом, и Брюс хотел на ней жениться, а она серьезно подумывала об этом, а теперь Брюс мертв, а Кинтайр идет к ней, чтобы утешить. Можно ли зайти и сказать: «Привет, я по-прежнему сторонник философии „кота в мешке“, поэтому буду осторожен; а теперь можешь поплакать у меня на плече»?
Он понял, что держит в губах погасшую сигарету. Выбросил ее и остановился, чтобы закурить новую. Он почти у здания, в котором его собственный факультет.
— Добрый вечер.
Кинтайр поднял голову. К нему направлялся Джейбез Оуэнс.
— Привет, — ответил он. — Как дела? Прошу прощения, но мне нужно…
Оуэнс подошел к нему и взял за руку.
— Старина, — произнес он с самым отчетливым гарвардским акцентом, — мне ужасно жаль.
— Да?
— Молодой Ломбарди. Я видел в газетах. Вы знали?
— Да.
Кинтайр холодно посмотрел на Оуэнса. Писатель — рослый мужчина, но ширина его плеч — заслуга исключительно портного. У него румяное лицо, темные волнистые волосы, седеющие у висков, голубые глаза за очками в железной оправе, твидовый костюм с платком в верхнем кармане пиджака и трубка-калабаш.
— Я знаю, что он был убит, — сказал Кинтайр, глядя Оуэнсу в лицо.
— Ужасно. Помню однажды на Суматре… но это было очень давно. Послушайте, — откровенно заговорил Оуэнс, — я знаю, что вы знаете о моих разногласиях с бедным молодым человеком. Да это было всего … когда? В четверг мы были в гостях у Клейтона. Вы, должно быть, слышали, как мы спорили из-за его глупой работы. Но это! De mortuis nil nisi bonum.[4]
Кинтайр не любил Оуэнса. Не как ученый, возмущенный популяризатором, гоняющимся за сенсациями. Какого дьявола, книги Оуэнса пробуждают интерес в обществе; они сообщают некую информацию, хотя и искаженную; и это больше, чем можно сказать о средней исторической монографии. Но за то время, что он в Беркли, происходит непрерывное представление, в котором Джейбез Оуэнс выступает как автор сюжета и диалогов, как режиссер, продюсер, главная звезда, второстепенные действующие лица и массовка. Это очень скучно.
Поэтому Кинтайр зло сказал:
— Я закончу эту его работу. И, несомненно, мне придется искоса взглянуть на эти ваши «Письма о Борджиа». Но мне потребуется некоторое время, у меня нет всех фактов и выводов, которые были у него. Поэтому советую вам быстрей отправляться в Голливуд и начинать кино.
Оуэнс рассмеялся хорошо рассчитанным смехом, не слишком громким для посмертного спора, не слишком легким, чтобы звучать искренне.
— Хотел бы принять ваш вызов, — сказал он. — Нет ничего лучше хорошей словесной перепалки, а это именно то, что давал мне мальчик. Кстати, я могу остаться здесь еще на несколько дней. А может, и нет. Но я остановил вас, чтобы выразить вам соболезнования и предложить помочь, если это возможно.