— Господин Нуаргутт, я совершил свой обход, как обычно. В ризнице господин кюре доставал раку. Ребята в комнате наверху пели свои гимны. Я спросил, не опоздал ли. Мы с господином кюре поболтали обо всем понемногу. Ну что я могу сказать, господин мэр. Я поднялся наверх, почтальон вручил мне письма, я играл мою роль вместе с Виркуром, изображавшим Деда с Розгами. Они оба здесь, и могут подтвердить.
Оба подтвердили. Учитель записывал. Мэр величественно слушал, не прерывая.
— Потом я снял накидку, шапку, бороду и парик — в ризнице, чтобы дети ничего не заметили. Я сунул вещи в шкаф, а после полуночной мессы отправился спать, потому что, честно говоря, перебрал.
А, вот-те на! — воскликнул кто-то.
— Тихо! — потребовал господин Нуаргутт.
— Господин мэр, дело в том…
— Что такое, Тюрнер?
— Ну… тут такое дело… Нет! Ничего, господин мэр.
Ювелир колебался, поглядывая в смежную комнату, где лежал покрытый накидкой труп неизвестного. Как бы против воли, Тюрнер прошептал:
— Это, пожалуй, уж слишком!
Мэр заметил движение его губ.
— Слушайте, Тюрнер! Кажется, вы знаете больше, чем хотите сказать. Если вы что-то заметили в рассказе Корнюсса, заявите об этом прямо. Дело, которое мы пытаемся разобрать и без того, черт возьми, достаточно туманное. Сейчас не время для умолчаний.
— Я только хотел задать один вопрос Корнюссу, господин мэр.
— Хорошо, говорите.
Ювелир и фотограф повернулись друг к другу.
— Корнюсс, ты утверждаешь, что когда пришел в ризницу и господин кюре доставал раку, ничего не произошло?
— Ничего!
— Ты ничего особенного не говорил? Ты уверен?
— Я спросил: «Я не опоздал?»
— Я не об этом. Я говорю о камнях.
— Камнях?
— Бриллианты! Ты не говорил, что они тебе кажутся странными, словно бы меньше блестят?
— Я? Я это сказал? Да никогда в жизни! Что за вздор ты несешь?
— Я вздор несу? Значит, господин кюре не приходил за мной, я не являлся в ризницу, не осматривал камни, не сказал: «Эти камни фальшивые»? Очевидно, все это мне приснилось?
Гаспар Корнюсс смотрел на Тюрнера с бесконечным изумлением.
— У него бред! — воскликнул он. — Здесь нет ни слова правды! Это все придумано! Тюрнер с ума сошел.
— Смотрите-ка! Теперь я сумасшедший! Ну, знаешь, до сих пор я считал тебя старым дураком, — возмутился ювелир, — но теперь я думаю, не являешься ли ты порядочным негодяем. Клянусь, я сказал правду, господин мэр. Бриллианты раки святого Николая были украдены! Вы можете пойти сами посмотреть. Это граненое стекло. Пятьдесят франков за оба, вот чего они стоят, и это еще красная цена. Я сказал об этом господину кюре. Разговор происходил в ризнице, в присутствии Корнюсса!
— Клянусь, что нет! — прорычал фотограф, заикаясь от ярости. — Ничего этого не было. Во всяком случае, господин мэр, не в моем присутствии. И уж если кто-то украл камни, так это он! Ювелир, ты грабитель!
— Хорошо, — сказал Тюрнер. — Остается спросить господина кюре.
— Господин кюре очень болен, — вмешался доктор Рикоме. — Он перенес сильное потрясение, и я боюсь…
— Черт! — торжествуя, крикнул Тюрнер. — Причиной послужила кража бриллиантов! В таком случае, пусть сходят за Каппелем. Он не слышал разговора, но я знаю, что господин кюре сообщил ему о краже.
Срочно вызванный Каппель немедленно прибыл, оставив у ложа аббата Фюкса мадемуазель Софи Тюрнер, вызвавшуюся помочь. Показания ризничего полностью совпали с показаниями Тюрнера. Каппель уточнил, что кюре просил временно скрыть кражу, чтобы не портить праздник Рождества огорчительной новостью. Он ни словом не упомянул ни о маркизе де Санта-Клаус, ни об истинных причинах его пребывания в Мортефоне; маркиз, узнав об убийстве и предвидя расспросы, объяснил Каппелю, что раскрытие его «инкогнито» мало того, что не поможет прояснить тайну, но усложнит розыски. Зато о нападении 6 декабря и о предшествовавшем ему письме Каппель рассказал.
Воцарилась гнетущая тишина. Все взгляды обратились на Корнюсса. Фотограф тяжело дышал. Вдруг он замолотил кулаками по столу, за которым сидел мэр. Он был в ярости.
— Это подстроено! Они оба сговорились. Головой клянусь, я не видел и не слышал ничего из того, о чем они рассказывают. В конце концов, господин мэр, вы же меня знаете. Я родился в Мортефоне и за исключением лет службы в армии никогда не уезжал отсюда. Может, меня всегда и держали за дурака, как говорит Тюрнер, пусть так, но я честный человек.
Последовала яростная сцена. У Корнюсса были свои приверженцы, у Тюрнера и Каппеля — свои. В полной неразберихе люди осыпали друг друга бранью. Совершенно выведенный из себя господин Нуаргутт вздымал руки к небу и тщетно требовал тишины. Учитель бросил свои бумаги, на минутку вышел из комнаты, вернулся и решительно поднялся на возвышение, вежливо, но твердо отстранил мэра, сказав для проформы: