Я подлил себе виски и поудобнее устроился в кресле, а минуты через две услышал, как она ласково произносит мое имя. Повернув голову, я увидел, что она направляется ко мне с застенчивым, донельзя фальшивым выражением лица. Сумка все так же была прижата к животу, но в ее облике произошло одно существенное изменение — металлических нагрудников не было.
— Иногда они немного жмут, — прошептала она, — и тогда мне хочется на какое-то время освободиться от них.
Ее чуть продолговатой формы груди выдавались вперед, составляя почти прямой угол с телом, а их молочная белизна вызывающе контрастировала с окружающим медным загаром тела. При каждом шаге груди мягко покачивались; мой взгляд невольно задержался на твердых сосках. Она остановилась от меня в нескольких шагах, и я неожиданно обнаружил, что встаю.
— Я склонна к неожиданным решениям, — хрипло произнесла она, — и решила доставить тебе удовольствие без каких бы то ни было условий. Просто чтобы показать, что не сержусь на тебя из-за этой пленки.
— Вы читаете мои тайные желания, — сказал я.
— Отвернись на минуточку, — прошептала она. — Мне всегда казалось, что девушка, снимающая трусы перед мужчиной, который на нее смотрит, выглядит как-то нелепо.
Я повернулся, и в какую-то долю секунды меня вдруг осенило, что происходило в те, другие доли секунды, когда время остановилось. Инстинкт сработал быстрее, чем разум, и я неожиданно для самого себя обнаружил, что бросился на колени. Я услышал неприятный свистящий звук над своей головой, за которым последовало короткое взвизгивание, когда Лиз коленом ударилась о мое плечо и лицом вниз упала в кресло.
Сумка вылетела у нее из рук и со стуком ударилась об пол. Подняв и взвесив ее на руке, я понял, как крупно повезло мне, что она пролетела мимо моей головы.
Заглянув внутрь, я увидел в одном ее углу увесистый сверток тщательно упакованных серебряных долларов.
Брюнетка оставалась на прежнем месте, с зарытым в подушки кресла лицом и поднятым задом. Вдруг она принялась громко вопить, испуская потоки слез; я подумал, что если кто-то и имеет право на слезы, то это я — на слезы облегчения.
— Заткнись! — скомандовал я, довольно крепко ударив ладонью по обтянутому белым шелком заду.
От неожиданности и боли Лиз снова издала пронзительный вопль, а слезы полились еще обильнее, шумным потоком. Я сел на диван и в ожидании, пока она успокоится, проглотил сначала свою порцию виски, а затем и ее. Ждать пришлось, как мне показалось, чертовски долго; но постепенно всхлипывания стали стихать, превратившись в сопение и периодическое шмыганье носом, пока наконец она не выпрямилась и медленно, волоча ноги по полу, не приблизилась ко мне.
Выглядела она так, как и должна была выглядеть героиня сказок «Тысячи и одной ночи» утром тысяча второго дня. Красные глаза, покрытые пятнами щеки со следами слез, шероховатые искусанные губы, на которых не было и следа помады. Не осталось и тени от недавней сексуальности, только резко бросающаяся в глаза вульгарность. Я подал ей белый шелковый плащ, она быстро надела его, крепко прижала руки к грудям, словно подумала, что их-то и надо в первую очередь защищать от насильника, общество которого ей приходится терпеть.
— Как больно вы ударили! — жалобно протянула она.
— Этой тяжелой сумкой с таким количеством долларов вы вполне могли убить меня, — ответил я рассудительно.
— Если бы вы отдали мне эту пленку сразу же, ничего такого бы не случилось и мы сейчас могли бы заниматься любовью.
Логика для женщины, должно быть, то же, что для мужчины бюстгальтер, подумал я: они знают о ее существовании, но не представляют, какую могут извлечь из нее пользу.
— Боже! — простонала она между тем. — Я, наверное, выгляжу как драная кошка. Отдайте мне мою сумочку, чтобы я могла навести хоть какой-нибудь марафет.
Я послушно подал ей сумку, из которой заранее вынул доллары.
— Не задерживайтесь в ванной надолго, Лиз, — сказал я. — Потому что, выйдя оттуда, вам придется рассказать мне, почему вы так жаждете заполучить эту пленку.
— Хорошо, — ответила она устало. — Я сделаю все, что вы захотите, Дэнни!
Прошло пять минут, прежде чем она снова вышла ко мне. Волосы были тщательно причесаны, лицо вымыто, губы накрашены. Белый шелковый плащ распахнут на груди, и я увидел, что металлические нагрудники водворены на место.
— Возможно, это письмо вам что-то разъяснит, — произнесла она спокойно.
— Письмо? — переспросил я.
— Оно тут. — Она засунула руку в украшенную драгоценностями сумочку, а когда вынула ее, в ней был «магнум» 38-го калибра, и я знал наизусть его серийный номер — ведь это был мой собственный пистолет!
Тот самый, который я оставил в кармане брошенного на кровать халата! Наверное, мне действительно пора кончать с детективным бизнесом и подыскать какую-нибудь другую, более подходящую работу, например, очищать от снега тротуары. Так думал я, а Лиз Эймс между тем отступала от меня, пока не дошла до кофейного столика, все время направляя дуло пистолета в мою грудь. Сообразив, очевидно, что не сможет держать в свободной руке и сумочку и магнитофон, она сделала выбор в пользу последнего и, положив сумочку на стол, хрипло сказала:
— Раздевайся!
— Ты, должно быть, совсем спятила! — прорычал я.
— Ты слышишь меня? — рявкнула она. — Если не будешь слушаться, я выстрелю.
По глазам Лиз я видел, что она не шутит, и мысль о том, что пуля может сделать с моей мужественной грудью, заставила меня смирить гордыню. Оставив на себе только трусы, я умоляюще посмотрел на нее.
— И их тоже.
Всего несколько минут назад Лиз говорила о том, как глупо выглядит женщина, снимающая трусы под взглядом мужчины. В обратной ситуации мужчина чувствует себя не просто полным идиотом, но... Одним словом, я был растерян и унижен, когда вылез из своих трусов и швырнул их на пол.
— Ну? — Она оглядела меня с ног до головы, обращая пристальное внимание на некоторые детали. — Неплохо! — Она засмеялась хрипло и непристойно, и этот смех словно клеймом выжег остатки моего тщеславия. — Но я немного разочарована, Дэнни. Если судить по твоему виду, я совсем не волную тебя, а? — И она снова залилась непристойным смехом.
Затем повернулась, быстро вышла из комнаты, и через пару секунд я услышал, как хлопнула дверь. Бормоча вполголоса дикие непристойности, я стал натягивать на себя одежду, однако тут раздался телефонный звонок.
— Это Чак Маккензи, Дэнни, — произнес бодрый голос. — У меня есть вести от Стирлинга, поэтому я решил сразу же позвонить вам.
— С ним все в порядке? — спросил я.
— Он продвинулся в своем расследовании, правда, не знаю в каком. Я рассказал ему, что произошло на том приеме, и он хочет встретиться с вами завтра в Санта-Байе.
— Хорошо, — пробормотал я.
— Он также просил меня проверить, надежно ли спрятана пленка.
— Я оставил ее у... — тут я запнулся, — у друга, которому полностью доверяю.
— Это хорошо. — Мне показалось, что Чак хочет еще что-то сказать, но не решается. — Надеюсь, это так и есть, я же знаю, что вы профессионал и все такое прочее! Забыл вас только предупредить насчет этой бабы, Эймс. Она не только умна, но злобна и порочна.
— Спасибо, Чак, — пробормотал я сквозь сжатые зубы, — буду помнить об этом.
— Наверное, глупо с моей стороны даже и упоминать об этом, — хихикнул он. — Вы, конечно, легко справитесь с ней даже со связанными за спиной руками!
Повесив трубку, я подумал о том, что у Лиз Эймс не только пленка, но и мой пистолет, — большего унижения и вообразить себе было трудно. Затем я вспомнил, что ей пришлось бросить свою сумочку, и это было хоть каким-то слабым утешением для меня.
Я вывалил содержимое сумочки на кофейный столик и нашел там кое-что интересное. Ее водительские права, в которые был вписан адрес — жила она в нижней части Восточной Пятидесятой улицы, — и связка ключей на платиновом кольце. Наверняка здесь остался ключ от ее квартиры, следовательно, вернувшись домой, ей придется разыскивать коменданта здания, чтобы он открыл ей дверь. Затем, подумал я, она вспомнит, где оставила сумочку, и поэтому сразу же, как войдет в квартиру, закроет дверь изнутри на цепочку.