Парижский парламент представит нам в этой связи кое-какие разъяснения.
Глава IV
Парижский парламент и источники цареубийства
Парижский парламент начал с примерного наказания убийцы. Подвергнутый 25 мая пытке, при том что секретарь парламента увещевал его говорить правду, ибо его спасение в ином мире зависело от его правдивости, Равальяк все время настаивал, что в его действиях не было ни сообщника, ни подстрекателя, что он один все задумал и исполнил.
27 мая Парижский парламент вынес ему приговор. Он объявил его «виновным и изобличенным в преступлении против Величества божеского и человеческого, осужденным за наиопаснейшее, наигнуснейшее и отвратительнейшее отцеубийство, совершенное в отношении особы покойного короля Генриха Четвертого». Он приговорил его к «публичному покаянию перед главным входом церкви Парижа (Богоматери), куда он будет сопровожден и привезен в телеге. Там он, голый, в рубахе, держа в руке горящий факел весом в два фунта, должен сказать и объявить, что злокозненно и предательски совершил сие наиопаснейшее, наигнуснейшее и отвратительнейшее преступление и убил указанного государя короля двумя ударами ножа в грудь, в чем раскаивается и просит прощения у Бога, у короля и у суда». Затем Равальяк должен быть отвезен на Гревскую площадь, на возведенный там эшафот, и там пытан, растянут и разорван четырьмя лошадьми, его тело сожжено, а пепел развеян по ветру. Все его имущество конфискуется и передается королю. Дом, где он родился, будет снесен, владельцу предварительно возместят убытки, и на том месте никогда ничего не будет построено. Через две недели после объявления приговора в Ангулеме его отец и его мать покинут пределы королевства и никогда не возвратятся, под страхом повешения без суда. Его братьям, сестрам, дядьям и прочим запрещается носить фамилию Равальяк[49]. Таким образом, деяние представлялось столь ужасным, что судьи воскресили древний обычай семейной ответственности.
После этого Равальяка сразу же снова допросили с пристрастием, чтобы выяснить его сообщников. Он был подвергнут пытке сапогом. Были вбиты но очереди три клина. Несмотря на страшную боль в раздробленных суставах, он все время утверждал, что действовал один. На третьем клине он потерял сознание. Тогда его отвязали и отнесли на подстилку, где он остался до полудня.
Потом его перенесли в часовню и связали, доктора Сорбонны Фильсак и Гамаш выслушали его исповедь. Он разрешил им обнародовать ее. Перед секретарем парламента он настаивал на своем: никто его не подстрекал, не просил, не побуждал; он ни от кого не получал помощи. Пробило два часа.
В три часа его забрали из часовни и отправили к ворогам тюрьмы. По дороге заключенные его проклинали: «злодей, предатель» и хотели бить. Стрелкам и служителям пришлось защищать его.
Когда он вышел из Консьержери, чтобы подняться на телегу, из толпы народа понеслись ужасающие вопли: «Злодей, отцеубийца, предатель, душегуб». Каждый пытался стукнуть его кулаком, дернуть за бороду. Полетели камни. Крики заглушили чтение приговора парламента. Крики сопровождали его до собора Парижской Богоматери. Публичное покаяние он принес под вопли и проклятия. Народное возмущение не утихало ни во время пути на Гревскую площадь, ни на самой площади.