Иезуиты, чудовища неблагодарности, по мысли нашего автора, полностью подкуплены Испанией. Добро, которое им сделал Генрих IV, для них ничего не значит. «Целью их Общества, основателем коего был испанец, а наваррец — предатель и отступник[60], было величие испанской монархии…» Иезуиты в Бордо, обращаясь к капитанам, набиравшим войска для похода на Клеве, говорили тем, «что они идут против католиков, чего по совести им делать нельзя, что все их выстрелы будут направлены в сердце Господа Нашего…» Два иезуита даже сказали маршалу де Ла Шатру, что, если он поведет армию на Клеве, он будет проклят. Иезуиты «призывали нас истреблять гугенотов… Они беспрестанно твердили нам, что во Франции нужна лишь одна религия. Однако считали за благо, что испанцы заключили мир с Провинциями[61], в ущерб мессе, нашей церкви и даже папе».
Не дадим себя обмануть, предупреждает нас памфлетист, иезуитской ложью. Отец Котон объявляет книгу Хуана Марианы «скверной книгой» и напоминает, что в «нашей провинциальной Конгрегации» в Париже в 1606 г. «мы признали сие перо дурно очиненным» и потребовали от генерала ордена, «чтобы те, чьи писания идут во вред французской короны, были наказаны, а книги их уничтожены». Однако отец Сан и отец Мариана высказывали те же идеи, что и Педро Рибаденейра, Габриэль Васкес, Мартин Беканус и Николаус Бонарий — немецкие иезуиты, Жан Гиньяр и авторы «Апологии Жана Шателя» — французы, Роберто Беллармино — итальянец, Джозеф Крессуэлл — англичанин и пр. Впрочем, полагаться на слова и клятвы иезуита невозможно. Кардинал Толедо, один из них, поучает нас (Instit. Sacerdotale, livre IV, chapitre XXI): «Отвечая на вопросы своего начальника, принеся клятву, он (иезуит) может отпираться, прибегая к двусмысленностям, в ответах же должен повиноваться не воле судьи, а лишь своей собственной». И в частности, о преступлении, которое он совершил или о котором знает, он может ответить «не знаю» или «не сделал», подразумевая «не знаю ничего, о чем мог бы сказать» или «не сделал сейчас». Иезуит Сильванус (In Philippica, С. 5) провозглашает: «Дозволено использовать двусмысленности и неоднозначные слова, чтобы обмануть слушающих, когда тот, кто вас вопрошает, вам не начальник и не судья». То же говорит Григорий Валенсийский, как и Мартин Наваррский.
Так что это правильно, утверждает наш автор, что «немцы, венгры, венецианцы выдворили их со своих земель». Пусть парламент Франции изгонит это Общество. Под предлогом обучения доброй латыни они делают из наших детей «в своих коллегиях те же испанские колонии». «А что касается исповедей, главного нерва их Общества, то бишь их конспирации, — кто не знает, что это не что иное, как происки этого магометанина — Старца Горы, заново вскипяченные ими?» Тех, кто перед ними кается, они «погружают в ужас вечных мук, внушая им такое чувство в своей Комнате размышлений, а потом, утратившим разум и потрясенным, предлагают им единственное спасение — какое-нибудь громкое убийство… Разве не превзошли они в этом измышления сарацин?»
Прочие памфлеты анализировать незачем. Все они муссируют те же темы. Они отражают брожение умов. Вот в такой духовной атмосфере и принимал решения парламент.
Перед приговором Равальяку президент де Ту[62] предложил вспомнить статью Констанцского собора против тираноубийства, ибо, говорил он, эту осужденную доктрину преподают чересчур свободно и слишком свободно пишут о ней. Он потребовал, чтобы парламент послал за богословами с факультета, дабы те повторили свой прежний декрет против сторонников тираноубийства. Его предложение было воспринято «весьма холодно».
В день осуждения Равальяка, 27 мая, де Ту возобновил свое предложение, и на сей раз оно встретило хороший прием. Первый президент провел решение, чтобы на следующий день парламент вызвал «синдика богословского факультета, именуемого Рише, ученого мужа, храброго служителя королей и королевства, любящего свою страну» и декана факультета, «господина и великого магистра» Наваррского коллежа.
28-го числа, в 7 часов утра, люди короля известили парламент, что восемь особ, присланных факультетом богословия, в их числе декан, прибыли выслушать волю парламента. Их ввели. Первый президент Арле сказал им: «Парламент пригласил вас, дабы известить, что во время уголовного процесса, производимого по ходатайству генерального прокурора, о злонамеренном, жесточайшем и отвратительнейшем убийстве, совершенном в отношении особы короля Генриха IV, он выяснил, что дух сего гнусного предателя, каковой совершил сие незаконное и вероломное деяние, был наполнен злодейским и проклятым суеверием, далеким от всяческого благочестия и религии, происходящим от ложного представления, будто бы закон дозволяет посягнуть на священную особу короля, ежели тот совершил нечто, что по его разумению незаконно, равно как подданному позволено указывать законы своему естественному повелителю, вместо того чтобы получать их от него, и согласно такому ложному измышлению покушаться на его жизнь». Арле напомнил им о декрете факультета богословия от 4 сентября 1413 г., который был подтвержден решением парламента, и настаивал на необходимости его воспроизведения.
62
Ту, Жак-Огюст де (1553–1617) — один из президентов Парижского парламента с 1595 г., автор знаменитых мемуаров «История моего времени». — Примеч. перев.