27 декабря 1594 г. король вернулся из Пикардии. Шатель последовал за ним. Король заехал к Габриэли д’Эстре в отель Шомберг, близ Лувра. Его сопровождали принц де Конти, граф де Суассон, придворные. Шатель проскользнул вслед за двумя дворянами, прибывшими выразить почтение королю. Один из них бросился к стопам короля. Генрих IV наклонился, чтобы поднять и обнять его. Шатель хотел ударить короля ножом в горло, потому что торс последнего был защищен камзолом из буйволовой кожи. Он промахнулся, ранил короля в губу и выбил ему зуб. Никто не видел его удара, и в суматохе сначала заподозрили нескольких зрителей, прежде чем найти и схватить Шателя.
На допросе в парламенте студент сказал, что покушался на короля, потому что, «имея мнение, что забыт Богом, и будучи убежден, что проклят как Антихрист, он желал из двух зол избежать худшего… Сказал, что это деяние, совершенное им, послужит к смягчению его наказания [на том свете], и уверен, что был бы сильней наказан, если бы умер, не совершив покушения на убийство короля, и что ему было бы хуже, если бы он попытался лишить себя жизни…
Спрошенный, где он научился сему новому богословию, сказал, что при изучении философии. На вопрос, не изучал ли он философию в коллегии иезуитов, сказал, что да и под руководством отца Гере, с каковым провел два с половиной года…». Но читатель видит, какими коварными были эти вопросы и какую прискорбную путаницу они вносили в дело. Ведь следовало поставить два принципиальных вопроса, которые поставлены не были: во-первых, сам ли Шатель или его учитель применил таким образом философию для решения богословских вопросов. Учитель не может нести ответственность за все выводы, какие ученики делают из его курса. Второй вопрос — сам ли отец Гере определенно обещал смягчение наказания в чистилище или в аду тому, кто покусится на жизнь Генриха IV.
«Спрошенный, был ли он в Комнате размышлений, куда иезуиты водят величайших грешников, каковые видят в означенной комнате портреты нескольких чертей и различные устрашающие образы, дабы под видом обращения на более благой путь смутить их дух и подобными внушениями заставить совершить некое важное деяние, — сказал, что в сей Комнате размышлений бывал часто». Но и здесь вопрос был коварным и уводил в сторону. Ведь его надо было разделить на несколько вопросов: бывал ли Шатель в Комнате размышлений; побуждали ли его, Шателя, совершить «некое важное деяние» во искупление его грехов; было ли это «важное деяние» убийством короля. Единственный вопрос в той форме, в какой он был поставлен, создавал путаницу.
«Спрошенный, кто убедил его убить короля, сказал, мол, слышал в нескольких местах, что нужно принимать за достоверное правило: убить короля похвально, и, мол, те, кто это говорил, называли его тираном. Спрошенный, не поступали ли предложения убить короля обыкновенно от иезуитов, сказал, что слышал от них речи: мол, убить короля — совершить благодеяние и, мол, он находится вне церкви и ему не следует ни подчиняться, ни считать его королем, пока на это не согласится папа…»
Эти высказывания соответствуют тому, чему учили богословы. Чтобы выяснить, были ли отцы-иезуиты из коллегии сообщниками преступника, надо было задать вопросы, советовали ли некоторые иезуиты или кто-то из них Шателю убить короля, или знали ли они об этом плане и одобряли ли его. Похоже, допрос велся скорее для того, чтобы возложить ответственность на иезуитов, чем для того, чтобы пролить свет на действия убийцы и его предполагаемых сообщников. Парламентские судьи больше старались приплести к делу доктрину богословов, чем определить степень виновности определенного числа лиц в покушении на убийство. Впрочем, Шатель постоянно отрицал, что парижские иезуиты были знакомы с его замыслом[286].
Однако, как только общественность после покушения узнала, что Шатель учился в коллеже иезуитов, «враги оного общества стали кричать, что эти-то зловредные иезуиты и вбили ему это в голову… одни говорили, что всех их нужно перерезать; другие — что их нужно зажарить на решетке и запалить их дом…». Парламент поручил нескольким своим представителям взять вооруженных людей и поставить стражу в Клермонском коллеже на улице Сен-Жак и в доме Святого Людовика на улице Сент-Антуан, чтобы удостовериться в личностях монахов и порыться в их бумагах. Обитателей коллежа отвели в дом советника Бризара, «не без большого риска, что чернь их всех перебьет, под охраной их людей, меж которыми их повели, каковая тем не менее не смогла помешать, чтобы некоторые из них получили по несколько ударов кулаками и древками алебард»[287].
286
Procédures contre Jean Chastel // Mémoires de Condé, 1743. VI. P. 126 и далее;
Mémoires de la Ligue. Amsterdam, 1758. P. 231 и далее;
Bibl. Nat., ms. fr. 15798, fos 198 и далее.