Едва зайдя в дом, я позвонила Пернилле с мобильного. Вытащив из кармана бумажку с ее номером, я прислонилась спиной к входной двери, глядя на пиджак Халланда, который все еще висел в коридоре.
— Я уже тебе на это ответила, — сказала она, помолчав.
— Но он подал заявление о переезде!
— Ничего не понимаю.
— Почему ты никогда нас не навещала?
— Не знаю, наверно, в этом не было необходимости, раз он так часто бывал здесь. У тебя такой сердитый голос, но при чем тут я?
— Почему он должен был присутствовать при родах?
— Он сам предложил, своих детей у него ведь не было, может, ему просто-напросто захотелось это испытать? Увидеть рождение? Я обрадовалась, у меня же больше никого нет.
— Чушь собачья! — крикнула я и оборвала разговор.
Что теперь? Читать. Надо найти какую-то книгу. Вольф. Что-нибудь спокойное, медитационно-меланхолическое и красивое. Я улеглась на диван и открыла на 47-й странице. Об этом помолчим. Переживем все это снова в наших мыслях.[43] Мне сразу же полегчало, у меня перестали дрожать руки.
31
Пьеро, скажи что-нибудь!
Задним числом. Естественно, всегда знаешь, что следовало сказать. Но, ворвавшись к Ингер, я сперва не заметила, что у них тоже вырубилось электричество, ведь еще не совсем стемнело. Я двинулась на звук ее голоса. На кухне в подсвечнике горели четыре стеариновые свечи. Разглядев, что сидящий напротив Ингер мужчина — Брандт, я бросилась к нему, да, бросилась перед ним чуть ли не на колени, попыталась обнять его, обхватить руками, а он даже не привстал.
— Брандт! — воскликнула я.
И тотчас спохватилась, он же сказал недавно: «Теперь, когда Халланда нет, может, ты перестанешь называть меня Брандтом?» По-моему, он сказал это в машине. Но когда? Притом все ведь называли его Брандтом, включая Ингер.
Я не спрашивала: где ты пропадал? как поживаешь? что случилось? Я крикнула:
— Почему? Почему он должен был умереть? Это бессмысленно, ты помнишь, как он болел? — И разрыдалась.
Я рыдала, уткнувшись в его колени, и не сразу поняла, что он не реагирует. Ингер взяла меня за плечи, побуждая встать.
— Ты с ним поаккуратней. Он только что вернулся, он не в состоянии разговаривать. Иди сядь-ка вот сюда.
Мы сидели втроем при неровном свете, обратив друг к другу затененные лица. Я присмотрелась к Брандту: он был небрит и упорно отводил от меня глаза. Вот сейчас мне на ум пришли уместные вопросы, но едва я приготовилась их задать, как вспомнила, что выбежала из дома, не заперев дверь. Стеарин капал. Тянул сквозняк. Разве, войдя, я за собой не закрыла? А собственную входную дверь — закрыла? Меня подмывало пойти проверить.
— Когда ты вернулся? — спросила я. — Где ты был?
Он молчал, за него ответила Ингер:
— Он вернулся буквально только что, но не в состоянии говорить.
— Ты звонила в полицию?
Брандт повел головой.
— …этот мерзавец, — пробормотал он.
— Кто? — спросила я.
Он поднял руку и показал на меня.
Брандт уставился перед собой. Казалось, ему давалось с трудом каждое слово.
— Он же сказал тебе… чтоб ты пришла туда!
Я поглядела на Ингер:
— Что я должна была? Куда «туда»?
Поглядела на Брандта:
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Ты бы не… ты не мог бы…
— Мерзавец! — повторил он.
— Кто?
— Я хочу домой! — сказал он.
Ингер встала и посмотрела в окно:
— Полгорода осталось без электричества. Я провожу тебя домой, когда его дадут.
44
Тиволи — увеселительный парк в центре Копенгагена, основанный еще в 1843 г. Среди его старейших аттракционов — Театр пантомимы. Пьеро, белый клоун, персонаж комедии масок — неизменный участник представлений, которые бесплатно разыгрываются под открытым небом. Когда после занавеса дети кричат «Пьеро, скажи что-нибудь!», он по сложившейся традиции выходит и спрашивает, хорошо ли повеселилась публика.