Создание денег в настоящее время монополизировано банками, которые используют это право для финансирования передачи собственности, причём источниками самых быстрых и крупных состояний являются инфраструктура и природные ресурсы, «отжатые» из общественного достояния стран-должников за счёт сочетания политических инсайдерских сделок и долгового рычага — то есть слияния клептократии с мировыми финансовыми центрами.
Финансовая стратегия увенчана созданием международных финансовых институтов (Международный валютный фонд, Европейский центральный банк) для оказания давления на страны-должники с целью выведения налогово-бюджетной политики из рук избираемых парламентов и передачи её в те учреждения, которые проводят эту политику по указке банкиров и держателей облигаций. Эта глобальная власть позволила финансам заменять правительства, потенциально дружественные к должникам.
Финансовая олигархия заменяет демократию
Всё это противоречит тому, за что боролись экономисты в 18-м, 19-м веках и большую часть 20-го века, стремясь освободить экономику от землевладельцев, монополистов и лиц, «стригущих купоны», которые жили за счёт облигаций, акций и недвижимости (в значительной степени унаследованной). Их доход был технически и экономически ненужным пережитком прошлых завоеваний — привилегий, завещанных следующим поколениям.
Когда парламентская реформа устранила контроль над правительством со стороны земельной аристократии, появилась надежда, что расширение права голоса для населения в целом приведёт к политике, которая будет управлять землей, природными ресурсами и естественными монополиями в долгосрочных интересах общества. Тем не менее, те, кого Торстейн Веблен называл власть имущими, восстановили своё политическое господство с финансовым сектором во главе, который использовал своё богатство, чтобы получить контроль над процессом выборов с целью создания общества неорантье, новых рантье (neo-rentier society), навязывающего жёсткие меры экономии.
Произошла культурная контрреволюция. Если её мало кто заметил, то потому, что финансовый сектор переписал историю и пересмотрел представление общественности о том, что такое экономический прогресс и справедливое общество вообще. Финансовая альтернатива классической экономике называет себя «неолиберализмом», но она противоположна тому, что под ней понимали сами либеральные реформаторы эпохи Просвещения. Земельная рента не осталась в руках правительства, и всё больше и больше государственных услуг и служб приватизировались, чтобы выжимать монопольную ренту. Банки добились контроля над правительствами и их центральными банками, чтобы выпускать деньги только для возмещения потерь кредиторов, но не для финансирования государственных расходов.
В следующих нескольких главах рассматривается классический анализ теории стоимости, цены и ренты, чтобы показать, каким образом финансовый сектор лишил общественную собственность «бесплатного завтрака» — экономической ренты. Финансовый капитал вместо того, чтобы создать ожидавшийся симбиоз с промышленностью, как надеялись столетие назад, поддержал секторы, извлекающие ренту. А правительства вместо создания денег центральными банками для финансирования бюджетного дефицита теперь вынуждены полагаться на держателей облигаций, предоставляя возможность коммерческим банкам и другим кредиторам выдавать кредиты, необходимые для роста экономики.
В результате современное общество действительно движется к централизованному планированию, которое финансовые лоббисты долго осуждали. Но это планирование было перемещено в финансовые центры (Уолл-стрит, лондонский Сити или Франкфурт). Их план и состоит в том, чтобы создать общество неорантье. Вместо того чтобы помогать росту экономики страны-хозяина, банковское дело, рынки облигаций и даже фондовый рынок стали частью хищнического, извлекающего процесса.
Такой разрушительный сценарий был бы невозможен, если бы память о классической критике рантье оставалась в центре политической дискуссии. Поэтому в Главе 2 рассматривается, как реформы в течение трёх столетий в эпоху Просвещения стремились освободить промышленный капитализм от накладных расходов рантье, оставшихся в наследство от феодализма. Только осмыслив это наследие, мы сможем понять, как сегодняшнее финансовое контр-Просвещение возвращает нас к неофеодальной экономике.