— Нельзя все время ходить в тужурке, тем более когда тебя показывают по телевизору. Надень, пожалуйста, этот костюм. Хотя бы ради меня.
— Хорошо, мама.
Он только собрался шагнуть за порог, как мать, оглянувшись украдкой, схватила его за руку и заговорщически прошептала:
— Вот тебе, малыш.
Клуфтингер закатил глаза.
— Мама, мне не нужны деньги. Я достаточно зарабатываю.
Госпожа Клуфтингер скроила обиженную мину.
— А раньше ты радовался, когда мы давали тебе в школу «молочные деньги». И потом тоже…
— То раньше. А теперь я уже вырос из коротких штанишек. Мне уже пятьдесят шесть. И худшие времена давно позади.
Мать на самом деле обиделась.
— Тогда нечего топтаться на пороге, — буркнула она и сунула банкноту в пятьдесят евро обратно в карман передника.
Клуфтингер почувствовал, что нервы больше не выдерживают. Наверное, сегодня лучше было не заходить.
В кабинете зазвонил телефон.
— Клуфтингер.
— Бог в помощь, Штоль мое имя. Вы меня знаете, только вот не вспомните. Я держу сыроварню в Бёзершайдэгге. — В голосе сыровара слышалась подавленность. — Мне так надо вам кой-чего сказать, господин комиссар. Я тут прочитал про убийство в горной хижине. Там ведь, поди, молодого Лутценберга убили?
Клуфтингер онемел. Звонивший не мог знать имени убитого, за стенами президиума оно нигде не упоминалось.
— Откуда вам это известно, господин Штоль? — оправившись, строго спросил комиссар.
— Такая вот тупая башка. Я вроде как того, чуток виноватый, господин комиссар. Вот и не дает мне это покоя.
Клуфтингер ничего не понял из такого объяснения. Что общего может иметь этот фермер с убийством? Он напрягся.
— Слушаю вас.
— Так вот. Вы, знаете ли, были у нас. Вы с вашим коллегой. Я еще сказал вам, что Лутценберг иногда бывает у тетушки в Вайлере, — сообщил Штоль и, кажется, раздумал говорить дальше.
— Так. И что?
— Потом-то задним умом я еще вспомнил, что старый Лутценберг все вспоминал хижину в горах, вроде как тоже их имущество. Да говорил еще, что сынок, бывает, ездит туда. Чтобы «поразмышлять» на природе. Мне еще тогда смешно показалось: поразмышлять, видишь ли. А потом я прикинул: если парень живет-то в низине, так ведь у них там всегда туман, вот он, стало быть, наверх-то и ездит, чтобы солнце увидеть. Так я тогда подумал. Поэтому оно в башке-то и засело.
Было понятно, что человек немного освоился и стал словоохотливее.
Клуфтингер решил слегка подтолкнуть неторопливого рассказчика:
— Господин Штоль, давайте ближе к делу. Какое это имеет отношение к убийству Лутценберга и в связи с чем вы чувствуете за собой вину? Объясните наконец, будьте добры.
— Ну да, ну да. Так вот, значит, пораскинул я умишком и хотел уж звонить в президиум. Я так и сказал жене, чтоб она вам позвонила.
— И что дальше? — поторопил Клуфтингер, которому раньше этот человек показался скорее неразговорчивым.
— Вай, так ведь запамятовали оба.
— Что запамятовали?
— Так позвонить. Худая башка у обоих. А вчера с утречка он и звонит. Но тут уж я один виноватый.
— Кто куда звонит? — Клуфтингер уже запутался.
— Так к нам. А кто — не знаю. Он не назвался. Только сказал, будто друг того Лутценберга, Андреаса.
— И чего он хотел?
— Вот. Того же, чего и вы. Где, мол, молодой Лутценберг, потому как в Меммингене его нет, и теперь тот, который звонил, его ищет. И что лучше, мол, найти поскорее, потому как ежели не найдет, так много денег у него сквозь пальцы просочится. Так и сказал — заказ какой-то важный. Ну, я ему сказал, как и вам, мол, тетка у него живет в Вайлере. А потом и про эту хижину. Чтоб заглянул туда. Только наверняка-то не знаю, где она, вот, сказал, у тетки-то и спроси. А потом уж задним умом подумал: какой такой договор? Молодой-то Лутценберг учительствует, подумал я. Нет, тут что-то нечисто. Вот теперь, стало быть, и выходит, это я виноватый в его смерти. Потому как сказал этому, где найти. А он, может, и есть убивец. Тот, который звонил-то. — В голосе Штоля опять послышались нотки раскаяния.
— Понятно. А когда мы были у вас, вы не могли вспомнить об этой хижине? — Вопрос Клуфтингера был скорее похож на упрек.