Известным примером является следующий отрывок из заключительного заявления Карла Радека[87]:
Когда я очутился в Наркомвнуделе, то руководитель следствия сразу понял, почему я не говорил. Он мне сказал: «Вы же не маленький ребенок. Вот вам 15 показаний против вас, вы не можете выкрутиться и, как разумный человек, не можете ставить себе эту цель; если вы не хотите показывать, то только потому, что хотите выиграть время и присмотреться. Пожалуйста, присматривайтесь». В течение двух с половиной месяцев я мучил следователя. Если здесь ставился вопрос, мучили ли нас во время следствия, то я должен сказать, что не меня мучили, а я мучил следователей, заставляя их делать ненужную работу. В течение двух с половиной месяцев я заставлял следователя допросами меня, противопоставлением мне показаний других обвиняемых раскрыть мне всю картину, чтобы я видел, кто признался, кто не признался, кто что раскрыл.
Продолжалось это два с половиной месяца. И однажды руководитель следствия пришел ко мне и сказал: «Вы уже — последний. Зачем же вы теряете время и медлите, не говорите то, что можете показать?». И я сказал: «Да, я завтра начну давать вам показания». И показания, которые я дал, с первого до последнего не содержат никаких корректив. Я развертывал всю картину так, как я ее знал, и следствие могло корректировать ту или другую мою персональную ошибку в части связи одного человека с другим, но утверждаю, что ничего из того, что я следствию сказал, не было опровергнуто и ничего не было добавлено (курсив мой. — Г.Ф.).
Этот отрывок широко известен. Но другие подсудимые были почти так же хладнокровны при допросе Вышинского.
Такие свидетельства ставят под удар построения Лено, в которых он описывает обвиняемых «перепуганными». Лено, кажется, не хочет рассматривать показания по убийству Кирова, потому что, как и многие другие свидетельства, они не согласуются с его предвзятым выводом, что Николаев был «убийцей-одиночкой», а все остальные были ложно обвинены.
Поэтому он использует приемы писателя-беллетриста, пытаясь заменить своими домыслами игнорируемые им показания. Провозглашение показаний «абсурдными», а подсудимых «перепуганными» — это тоже «россказни», признание того, что у него нет доказательств, чтобы опровергнуть показания на суде.
Лено «подменяет посылку желаемым для себя выводом» — он допускает, что судебные показания были сфальсифицированы каким-то образом, хотя конкретно как — он не указывает. В этом он следует примеру исследователей, стоящих идеологически на позициях антикоммунизма. Легко найти историков, исследовавших советскую историю, которые делают такое допущение. Но невозможно найти того, кто доказывает это или кто действительно имеет хоть какие-то доказательства по этому поводу. Никогда не было доказательств того, что показания на Московских процессах были сфальсифицированы, подсудимых заставили изрекать признания, сочиненные или продиктованные другими.
Но хотя и нет доказательств, что свидетельские показания на этом процессе были сфальсифицированы, есть много доказательств обратного: что они были подлинными. Вот несколько примеров согласования между показаниями на Январском процессе 1937 г. и другими установленными фактами:
• Радек и другие свидетельствуют, что они не соглашались на убийство отдельных лиц (Процесс 54–56). Это соответствует тому, что самостоятельно показал Ягода, как мы увидим в главе, посвященной ему;
• Заявление Радека, что он получил письмо от Троцкого весной 1932 г., подтверждается официально засвидетельствованной почтовой квитанцией, найденной Гетто в гарвардском архиве Троцкого;
• Радек показал, что Бухарин сказал ему, что он (Бухарин) перешел «к плановому террору». Мы знаем из мемуаров Жюля Эмбер-Дро, опубликованных в Швейцарии в 1971 г., что Бухарин решил убить Сталина задолго до этого;
• Сокольников показал, что «объединенный центр» зиновьевцев и троцкистов принял решение о планировании терактов против Сталина и Кирова «еще осенью 1932 года». Это согласовывается с показаниями Валентина Астрова, одного из сторонников Бухарина, одного из тех, чьи признания были опубликованы. Астров получил шанс отречься от этого после распада СССР, но однозначно отказался сделать это. Астров также настаивал на том, что следователи НКВД обращались с ним уважительно и не применяли к нему принуждения;
87
Процесс антисоветского троцкистского центра (23–30 января 1937 г.). — М., 1937 (далее — Процесс). С. 229–230.