— в тексте Кирилиной Николаев ссылается на письма Кирову и Сталину, тогда как в тексте Лено эта ссылка необъяснимым образом отсутствует;
— текст Кирилиной начинается с установления личности обоих сотрудников НКВД, проводивших допрос: Лобова и Медведя. В начале текста Лено таких строчек не существует;
— текст Кирилиной заканчивается подписью Лобова. Подпись Медведя отсутствует. В конце текста Лено пять подписей: Медведь, Фомин, Молочников, Янишевский и Стромин. Фамилии Лобова нет вообще;
— ни в тексте Кирилиной, ни в тексте Лено нет подписи Исакова;
— Текст Кирилиной заканчивается подписью Николаева. А текст Лено информирует нас, что Николаев отказался подписать протокол и попытался порвать его.
Текст Лено также значительно длиннее текста Кирилиной. Кажется, что текст Кирилиной минус пять слов о письмах Николаева Сталину и Кирову, присутствующие в тексте Кирилиной, но отсутствующие в тексте Лено, был увеличен путем добавления дополнительной части в конце. Здесь мы рассмотрим эту дополнительную часть в тексте Лено.
• По окончании текста общего и для Кирилиной, и для Лено первые предложения текста Лено читаются следующим образом:
Вопрос: Ваш брат Петр знал об этом плане?
Ответ: Если бы он знал о нем, он тотчас сдал бы меня (милиции).
Кажется маловероятным, что уже 1 декабря через несколько часов после убийства Кирова (которое произошло в 16.30) НКВД-шники смогли бы обнаружить, арестовать и допросить брата Николаева о письменном плане Николаева. Ни Кирилина, ни Лено не упоминают ни о каком допросе Петра Николаева до 3 декабря. Следовательно, эти строки несовместимы с допросом Николаева 1 декабря (или, как предпочел бы Лено, 1–2 декабря).
• Следующий отрывок касается возможной связи с Германией:
Вопрос: В вашей записной книге для деловых встреч есть адрес и номер телефона немецкого консульства в Ленинграде, написанный вашей рукой. Кто дал вам этот адрес и номер телефона?
Ответ: Адрес и номер телефона немецкого консульства в Ленинграде я списал из телефонного справочника 1933 г.
Вопрос: С какой целью?
Ответ: Я сделал эту запись специально, чтобы показать партии впоследствии, что я якобы (sic) много пострадал и чтобы пойти по самому легкому пути разоблачения и сигнализирования (о несправедливостях, доставленных мне). Я был одержим идеей навлечь на себя подозрение в контактах с иностранцами, и чтобы вследствие этого (sic) меня арестовали, и тогда бы у меня появился шанс разоблачить все акты произвола, о которых я знал.
Это не внушающее доверия заявление Николаева кажется очень путанным и вызывает ряд приводящих в замешательство вопросов.
• Следователи только что начали спрашивать Николаева о плане убийства, который они нашли при нем. Но задав лишь один вопрос о нем, они отбрасывают этот момент и продолжают дальше. Затем следователи сказали Николаеву, что его брат Петр знал о плане. Николаев опроверг это, и опять следователи просто отбросили всю тему.
Просто дело в том, что следователи не действуют так. Они вряд ли бы удовлетворились единственным простым ответом на вопросы по убийству, не говоря уже о возможном существовании заговора.
• Ответ Николаева об информации по немецкому консульству в его записной книжке вообще бессмыслен. Посещение немецкого консульства могло навлечь подозрение на него, чего он и хотел предположительно по его утверждению — хотя мы позже узнаем, что он действительно посетил консульство Латвии и никто не заметил.
Однако абсурдно говорить, что переписывание адреса в его записную книжку «навлекло бы подозрение». Кто бы знал, что он там есть? Более того, Николаев явно попытался застрелиться несколько секунд спустя после убийства Кирова, поэтому у него вряд ли «был бы шанс разоблачить все акты произвола». Однако это пустило бы следователей НКВД по ложному следу — на поиски связи немцев с убийством — если бы Николаев действительно застрелился.
• Николаев был теперь под арестом — за убийство Кирова. И тем не менее ни в одном из допросов, воспроизводимых Кирилиной или Лено, он не «разоблачает все акты произвола». Хотя он заявляет, что он совершил убийство, чтобы привлечь внимание к несправедливостям по отношению к нему, он не произносит речей об этих предполагаемых несправедливостях и даже не сообщает подробностей. Несмотря на внимание всего НКВД и партии к нему, вот все, что он сообщает:
…мое отчуждение от партии, от которой я отдалился из-за событий в Ленинградском институте Истории Партии, во-вторых, отсутствие работы и материальной и важнее всего моральной помощи от партийных организаций…..на протяжении последних восьми-десяти лет моего жизненного пути и труда накопился запас несправедливостей со стороны отдельных правительственных служащих по отношению к живому человеку. Некоторое время я выносил все это, пока я был вовлечен непосредственно в полезный общественный труд, но когда я в конце концов оказался дискредитирован и отчужден от партии, тогда я решил просигнализировать обо всем этом партии.