Тем не менее телеграмма Агранова Сталину от 5 декабря (документ Лено № 45, с. 285–287) является еще одним доказательством того, что НКВД все еще искал не зиновьевцев, а троцкистов. Это значит, что на 5 декабря Сталин еще не направил следствие на зиновьевцев.
Агранов писал:
1. По показанию Николаева Леонида троцкисты Шатский, Бардин и Котолынов были настроены террористически.
Николаев показал:
Бардин Николай, безусловно, террористически настроен; у него были такие же настроения, как у меня, я даже считаю, что у Бардина куда более крепкие настроения, чем у меня.
Далее Николаев на вопрос, был ли привлечен Котолынов к подготовке террористического акта над тов. Кировым, показал:
Я не привлекал Котолынова, так как хотел быть по своим убеждениям единственным исполнителем террористического акта над Кировым; во-вторых, Котолынов, как я считал, не согласится на убийство Кирова, а потребует взять повыше, т. е. совершить террористический акт над тов. Сталиным, на что я бы не согласился (http://delostalina.ru/7p = 1633).
(Лено цитирует этот документ из архивов. Со стороны Лено было бы очень любезно проинформировать его читателей о том, что он уже давно есть в печатном виде на русском языке.)
О зиновьевцах нет и речи. Агранов называет Шатского, Бардина и Котолынова «троцкистами». Агранов и иже с ним, безусловно, знали разницу между зиновьевцами и троцкистами, несмотря на неубедительную попытку Лено уравнять тех и других (Л 284, см. выше).
Но более того, для того чтобы «спасти» гипотезу, что именно следователи НКВД по указке Сталина обвинили зиновьевцев как террористов, Лено нужно разъяснить здесь заявление Николаева. Либо следователи каким-то образом вынудили Николаева сделать это заявление, либо как-то убедили его ложно обвинить зиновьевцев или же полностью сфабриковали заявление, а Николаев никогда не делал его вообще.
Однако Лено не дает такого объяснения. Легко понять почему: у него нет доказательств. Но это означает, что здесь Лено молча допускает, что именно Николаев и никто иной первым объявил зиновьевцев в террористических замыслах.
Лено продолжает пытаться спасти свою теорию, что Сталин с помощью НКВД сфабриковал участие зиновьевцев в убийстве:
5 декабря… поощряя его к монологу о «настроениях» его старых комсомольских знакомых, Агранов и Дмитриев, кажется, подтолкнули Николаева к обвинению их непосредственно в убийстве Кирова (Л 287).
Кажется, что Лено очень бы хотелось предположить, что следователи каким-то образом вынудили Николаева обвинить этих людей. Однако у него нет абсолютно никаких доказательств, поэтому ему приходится обходиться лишь голословными утверждениями. Вот поэтому он и толкует неправильно обычную следственную процедуру. Любой следователь поступил бы так, как поступили Агранов и Дмитриев — последовал бы следовательской максиме «разговори подозреваемого» (т. е. пусть он говорит как можно больше). Особенно с того момента, как Николаев заявил, что у самих зиновьевцев были террористические намерения. Лено продолжает:
Например, они попросили его описать еще раз его встречу с Шатским в августе. Во вполне убедительном рассказе Николаева Шатский выразил раздражение в отношении речи Сталина на 17-м съезде партии, призывавшей к увольнению бывших оппозиционеров… (Л 287).
Однако Сталин никогда не призывал ни к чему подобному на XVII-M съезде партии — факт, который легко могли проверить, поскольку протокол съезда уже был опубликован, а речи Сталина были напечатаны отдельно. Следовательно, если Николаев действительно говорил это — Лено не цитирует текст, и он нигде не публиковался, — то он сейчас говорил вопиющую, а тем самым еще более отъявленную ложь. Это в свою очередь послужило бы сигналом следователям, что Николаев исчерпал всю легенду прикрытия, которую он мог разработать заранее и теперь приближался к пределу своей стойкости. Ибо вдобавок к тому, что эта версия была фальшивой, она не помогла бы Николаеву, даже если бы оказалась правдой.
Почему Лено не указывает на это? Мы не можем сказать, но даже если бы эта версия о мотиве Шатского была правдой, она не дала бы никаких доказательств для утверждения Лено, что сотрудники НКВД каким-то образом вынудили Николаева обвинить зиновьевцев.
Лено продолжает:
Агранов и Дмитриев также внушали Николаеву мысль о предполагаемых террористических настроениях Котолынова и Бардина, пока он не сказал, что «если бы у меня лично возникли трудности с убийством Кирова, я бы привлек Бардина, Шатского и Котолынова, и они согласились бы сделать это» (Л 287–288).