Снизошедший с небес.
В белоснежных ризах.
Мессия.
«Не мир я вам принес, но меч!..»
Михоэлс не помнил, сколько времени просидел на стылом осеннем ветру. Встал, поднял воротник макинтоша. Похромал к дому, сунув руку в карман. Пальцы нащупали какую-то бумагу. Остановился, вынул, посмотрел с удивлением. Это был конверт. Заклеенный, но без адреса. Вскрыл. В конверте была записка:
«Жидовская образина, ты больно далеко взлетел, как бы головка не слетела».
На другой день Лозовский позвонил снова. Но по телефону говорить ничего не стал. Лишь сказал:
— Буду через десять минут. Выйди.
Ровно через десять минут возле театра остановился черный правительственный «ЗиС». Лозовский выбрался из машины, пожал Михоэлсу руку. Кивнул:
— Пойдем погуляем.
Пошли по Малой Бронной, пустынной в это рабочее время дня. Ветерок гнал по асфальту красные кленовые листья.
— Вчера я был у Молотова, — проговорил Лозовский. — Он просил передать тебе, что ждет ответа. Дал понять, что ответ нужен срочно.
— В чем срочность? — спросил Михоэлс.
— Я полагал, что это мне объяснишь ты. И что за ответ.
— В какой стадии находятся переговоры по плану Маршалла?
— Почему тебя это интересует? — удивился Лозовский.
— Для расширения кругозора.
— В промежуточной. Ожидаем приезда американской делегации. Для детального обсуждения.
— В Москву?
— Да, в Москву.
— Когда?
— Точный срок еще не установлен. После Нового года. Где-то в конце января.
— Делегацию возглавляет Гарриман?
Лозовский остановился и внимательно, сверху вниз, посмотрел на Михоэлса:
— Ты и это знаешь?
— Предполагаю.
— Да, Гарриман. Для нас это хорошо. У него репутация «голубя».
Михоэлс усмехнулся:
— Никогда не любил голубей. Выходит — не зря.
— Ты так и не объяснишь мне, в чем дело?
— Извини, Соломон Абрамович. Нет.
— Почему?
— Почему?.. Когда-то мы пили у меня дома польскую водку «Выборову», ты запретил мне выносить на обсуждение президиума ЕАК наше письмо о Крыме. Ты сказал: «Давай их побережем». Помнишь?
Лозовский кивнул:
— Помню.
— Поэтому я ничего и не расскажу. И когда тебя спросят: «Гражданин Лозовский, о чем вы вели переговоры с гражданином Михоэлсом 26 октября 1947 года в 14 часов, прогуливаясь по улице Малая Бронная?» — ты ответишь: «Гражданин следователь, в указанный вами день я не вел никаких переговоров с гражданином Михоэлсом. Я лишь передал ему слова товарища Молотова о том, что товарищ Молотов ждет ответа. О каком ответе шла речь, я не знаю. Гражданин Михоэлс мне ничего не сказал». Вот так ты ответишь. С чистой партийной совестью.
— Я мог бы тебе помочь, — заметил Лозовский.
Михоэлс покачал головой:
— Нет, Соломон Абрамович. Ты очень большой начальник. Но ты не Господь Бог.
— Что мне передать Молотову?
— Скажи, что я дам ответ.
— Понятно.
Вернулись к машине. Михоэлс спросил:
— Тебе не трудно будет подбросить меня на Кропоткинскую?
Лозовский кивнул:
— Садись.
Возле метро «Кропоткинская» Михоэлс попросил остановить машину. Лозовский посмотрел, как он пересекает бульвар, и бросил водителю:
— На Старую площадь!..
Аллеи Гоголевского бульвара были завалены желтыми, оранжевыми и багровыми листьями. Сквозь голые кроны тополей и лип сквозило чистое, без единого облачка, небо. Стояло холодное, ясное, голубое предзимье.
Москва была до тоски прекрасна.
До тоски и сердечной боли была прекрасна жизнь.
Михоэлс вошел в ЕАК.
IV
«Совершенно секретно
Спецдонесение
Доктор Браун — Павлу
Сегодня, в 14 часов 20 минут, в мой служебный кабинет в помещении Еврейского антифашистского комитета СССР по адресу ул. Кропоткинская, дом 10 пришел председатель президиума ЕАК С. М. Михоэлс и сказал, что он очень хотел бы, если я ничего не имею против, посоветоваться со мной по очень трудному и очень важному для него вопросу. Я ответил, что буду рад быть ему полезен всем, чем смогу, предложил раздеться и сесть, что С. М. Михоэлс и сделал.
Как Вам известно, в середине сего 1947 года по указанию заместителя министра начальника 1-го Главного управления МГБ СССР тов. Федотова П. В. я был направлен на работу в ЕАК СССР и через Отдел внешней политики ЦК ВКП(б) оформлен секретарем ЕАК по зарубежным связям. При моем поступлении в ЕАК С. М. Михоэлс сказал, что он очень рад, что секретариат комитета пополнился сотрудником, имеющим большой опыт зарубежной работы и владеющим четырьмя иностранными языками. Он знал о моей работе в США в должности вице-консула, так как в 1943 году я осуществлял оперативное сопровождение его пропагандистской поездки по США и имел на связи его спутника поэта И. Фефера, негласного сотрудника НКВД по кличке Зорин. Об истинном характере моей деятельности С. М. Михоэлс не был осведомлен, так как контакты с Зориным проводились в режиме максимальной конспиративности.
Нижеследующий отчет максимально детализирован, так как, не владея общей оперативной обстановкой, я не имел возможности выделить главные информационные узлы и акцентировать на них внимание.
С первых минут М. произвел на меня впечатление человека, чем-то сильно встревоженного и угнетенного. Он спросил, нет ли у меня водки или еще лучше — коньяка. Я ответил, что нет, но это можно устроить. М. сказал: „Устройте, голубчик, сделайте одолжение“. Он дал мне деньги, я передал их водителю и приказал съездить за коньяком и легкой закуской. Пока он ездил, М. расспрашивал меня о моей работе после США, вспоминал о своей поездке по Америке.
Когда водитель привез коньяк „КВВК“, сыр и конфеты, М. попросил меня запереть дверь кабинета и разлил коньяк в принесенные мной из буфета граненые стаканы, в каждый больше половины. Я сказал, что для меня это слишком много, на что М. заявил, что хорошего коньяка не может быть слишком много, что он, как деньги, которые бывают только в двух состояниях: либо их нет, либо их не хватает. После чего М. чокнулся со мной и выпил свой стакан до дна, потом налил еще и снова выпил, не закусывая. Затем закурил папиросу „Казбек“ и предупредил меня, что он не будет называть никаких фамилий и что, если я догадаюсь, о ком идет речь, я не должен спрашивать у него подтверждения своих догадок.
Мои реплики в процессе дальнейшего разговора носили поддерживающий и нейтральный характер. М. сказал, что трудное положение, в котором он сегодня оказался, имеет начало в его американском турне, во время которого, как я знаю, он вел приватные переговоры о планах создания в Крыму еврейской республики. На мое замечание о том, что я не знаю ни о каких его переговорах, М. попросил не морочить ему голову, так как он сам является большим специалистом по морочинью голов, что я могу не подтверждать его слов, но не стоит и отрицать очевидного и естественного. Из его дальнейшего рассказа следовало, что сейчас неким весьма высокопоставленным лицом делаются попытки реанимировать проект создания в Крыму еврейской республики с практическими открытыми границами, что от М. требуют поддержать этот проект, с чем сам М. категорически не согласен, так как заселение Крыма советскими и западными евреями поставит под угрозу базу Черноморского флота и в конечном итоге выйдет боком самим евреям.
Я сказал, что не понимаю, какое отношение к этому проекту имеет он, на что М. ответил, что такое уж это еврейское счастье вляпываться во все, во что можно вляпаться. Я заметил, что, если он совершенно убежден в своей правоте, ему следует написать товарищу Сталину и подробно изложить свои доводы. М. ответил, что изложил все свои доводы в личном разговоре с тем самым высокопоставленным лицом, но оно их отвергло, не приводя никаких убедительных аргументов. Из чего М. заключил, что сверхзадачей этого плана является не жизнеустройство евреев, а совсем другие цели, о которых М. догадался, но не хочет сейчас об этом говорить. Если этот план поддерживает сам товарищ Сталин, то нет никакого смысла писать. А если попытки осуществить этот план делаются помимо него, в чем М. очень сомневается, то тем более писать бесполезно и даже опасно, потому что его письмо не дойдет до товарища Сталина. Я выразил сомнение в том, что письмо на такую важную тему и от такого авторитетного человека может быть не передано товарищу Сталину. М. раздраженно ответил, что лицо, о котором он говорил, это товарищ Молотов и теперь я сам могу судить, дойдет через него письмо до товарища Сталина или не дойдет.
Имея целью провести зондаж образа мыслей и практических намерений М., я предположил, что при всей убежденности в своих доводах он, возможно, все-таки не прав и у сторонников плана создания Крымской еврейской республики есть какие-то более глубокие соображения высшего государственного порядка. С тем же раздражением М. ответил, что как раз об этом он мне и говорил, что этот спектакль был уже сыгран как минимум два раза в истории человечества, один раз в двенадцатом веке до новой эры, а второй раз в фашистской Германии, а сейчас его намереваются поставить в Советском Союзе. И что только недоумки, которые изучают не историю, а историю партии по „Краткому курсу“, могут рассчитывать, что у этого спектакля будет какой-то новый финал. Ибо сказано: „Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем“.