Алоизия, казалось, всю жизнь ждала этого момента; она была в таком возбуждении, что нечего было и думать ее остановить.
Она вспоминала, как Моцарт ухаживал за ней, те времена, когда она могла осчастливить его одной своей улыбкой. Но не смела признаться, что при этих воспоминаниях душа ее сжимается от тоски и сожаления. Ей предлагали бессмертие, а она его отвергла, и никогда не могла себе этого простить. Её младшая сестра, на которую она всегда смотрела свысока, теперь обрела это бессмертие. Когда-то она отвергла Моцарта, но вовсе не для того, чтобы он достался сестре. Ей хотелось крикнуть: «Он мой!» Но она понимала всю нелепость и бессмысленность подобного поступка.
– Когда Моцарт делал мне предложение, я была очень красива. – Алоизия порылась в сумочке и извлекла оттуда миниатюру. – Мой муж Иосиф Ланге нарисовал меня после свадьбы. Тут мне двадцать лет.
Бережно хранимая миниатюра красноречиво свидетельствовала о красоте Алоизии и объясняла причину пылкого чувства Вольфганга. Да, подумал Джэсон, Алоизия при всей резкости черт была хороша.
А Деборе показалось, что даже в те времена эта высокая, сероглазая, темноволосая прелестница не лишена была той суровости, которая в старости стала особенно заметной.
– Мой муж Иосиф Ланге воображал себя актером, но на самом деле он скорее был неплохим художником. Он написал самый лучший портрет Моцарта.
– Вам не нравилась игра вашего мужа? – спросил Джэсон.
– Он двигался по сцене, словно медведь, а я была легче перышка.
– А вы уверены, что Моцарт любил вас сильнее Констанцы?
– Разумеется! Он сделал моей сестре предложение только после того, как я ему отказала.
– И теперь вы об этом сожалеете?
– Я поддалась плохим советам. Моя мать и отец Моцарта противились нашему браку. Тут они нашли общий язык.
– Если Моцарт столь сильно вас любил, то отчего же вы наперекор всему не дали ему согласия?
– Ошибка молодости. Мне было шестнадцать. Разве в таком возрасте имеешь собственное мнение?
– Зачем же вы пришли к нам сегодня?
– Чтобы рассказать правду. Вы ведь пишете о Моцарте книгу.
– Я не пишу книгу и уже говорил об этом вашей сестре.
– Тогда почему она боится вас? Книгу Ниссена, лестную для Констанцы, станут читать все, ведь он ее муж.
– Констанца утверждает, что была предана Моцарту, – сказала Дебора.
Алоизия насмешливо улыбнулась.
– Рассказывая о его смерти, она даже разрыдалась.
– Ей не вредно и поплакать. Она не присутствовала при его смерти.
– Но у нас создалось впечатление, что она… – начал Джэсон.
– Что она была у его смертного одра. Нет, ее там не о.
– Это настолько неправдоподобно, что даже не верится, е же она была в то время, госпожа Ланге?
– Лежала почти без чувств в другой комнате и умирала жалости к самой себе.
– Она была больна?
– Она проболела всю свою жизнь с Моцартом, притворялась, чтобы заставить его служить себе, а после его смерти все ее болезни как рукой сняло. В чем другом, в хитрости ей не откажешь.
– А вы были с ним рядом, госпожа Ланге? – спросила Дебора.
– Как можно? Я была замужем за другим человеком, это вызвало бы толки.
– Может быть, Констанца болела от частых беременностей?
– Что ж, ей нужно было как-то его ублажать. А что касается музыки, то тут она его определенно не удовлетворяла. А я удовлетворяла. И, уверяю вас, он остался бы доволен мною и в других отношениях.
– Почему вы так неприязненно относитесь к сестре?
– Госпожа Отис, ведь она даже не проводила его на кладбище.
– А вы его проводили?
– Будь я его женой, я бы непременно проводила. Но сестричка не позаботилась даже о том, чтобы положить камень на его могилу.
– Как она могла это сделать, если тело исчезло и могила неизвестна.
– Ее можно было отыскать. Хотя бы приблизительно, Она отправилась на кладбище только в 1809 году, да и то по состоянию Ниссена: он считал, что это становится неприличным. Она была его любовницей, он собирался на ней жениться и хотел положить конец сплетням.
Деборе хотелось заставить Алоизию замолчать, пусть даже в ее словах и была доля правды, но эта женщина вызывала у нее неприязнь.
– Ниссен заставил Констанцу пойти на кладбище и поставить крест на могилу, – между тем продолжала Алоизия. – И все только ради приличия.
– Может быть, Констанца боится кладбища, – предположила Дебора.
– Когда надо, она справляется со своими страхами, Она присвоила себе могилу Леопольда Моцарта на кладбище св. Себастьяна здесь в Зальцбурге. Констанца похоронила там рядом с Леопольдом Моцартом нашу тетку Женевьеву Вебер. Видимо, потому, что у обоих сыновья – композиторы. Тетушка была матерью Карла Марии фон Вебера. Вот увидите, Констанца приберегает эту могилу и для себя с Ниссеном. И ее памятник будет куда внушительнее памятника Леопольду Моцарту. Она его потеснит. А он ведь терпеть не мог Констанцу.
– Но ведь и вы, кажется, не любили отца Моцарта? – заметил Джэсон. – Леопольд был против вашего брака с его сыном и не поощрял ваш талант.
– Я не нуждалась в его помощи. Что бы ни говорил его отец, одно мое слово – и Моцарт женился бы на мне. А Констанца вела себя позорно.
– Госпожа Ланге, вы знали доктора Клоссета?
– Самого великого модника среди венских докторов? Конечно, знала! Правда, никогда не пользовалась его услугами. Больше всего на свете его заботили деньги. Стоило Клоссету пронюхать, что Моцарт обнищал, как он тут же к нему охладел.
– Вы считаете Клоссета виновным в смерти Моцарта?
– И не его одного, а многих других.
– Кого же?
Взволнованная Алоизия умолкла. Сколько непредвиденных событий произошло в жизни! Трагедия Моцарта состояла не в том, что сделали ему люди, размышляла она, а в том, чего они для него не сделали. Ее сердце сжалось от боли. Кто знает, может, одна она искренне была привязана к нему, как она теперь утверждает. Он был таким маленьким и невзрачным, а между тем его музыка стала опорой ее жизни. Пусть в тени Констанцы, но, может, и она останется в памяти людей на правах его первой любви.
– Вам трудно об этом говорить? – спросила Дебора.
– Перед смертью многие покинули Вольфганга, – сказала Алоизия. – Доктора, Констанца, ван Свитен, императорская семья, аристократы, да Понте. Он остался почти в полном одиночестве.
– Даже госпожа Ланге? – осторожно спросила Дебора.
– Даже госпожа Ланге, – прошептала Алоизия, – не проявила к нему заботы. Но мне и в голову не приходило, что такое может случиться. Все произошло так неожиданно, внезапно.
– Вы ни словом не упомянули о Софи, – напомнил Джэсон.
– Софи была с ним, когда он умирал.
– Вам известны симптомы его болезни?
– Софи говорила, что у него были сильные колики, рвота, расстройство желудка и что он весь распух.
– Она не подозревала отравления?
– Не знаю. Софи всегда была не от мира сего, такой и осталась. Мы с ней по-разному смотрим на вещи.
– Ну, а вы не думаете, что он был отравлен? Алоизия подозрительно оглядела Джэсона и со значением произнесла:
– О таких вещах не говорят открыто. Вы случайно не связаны с полицией?
– Нет! – поспешил заверить Джэсон. – Но…
– У вас неприятности? Вы под надзором?
– Ни в коем случае! Просто я хочу знать правду.
– Вы занимаетесь пустым делом. – Алоизия подошла к окну и остановилась, глядя на Зальцах, серебрившийся в предзакатных лучах.
– Скоро, наверное, на той неделе, пойдет снег. Снег все прикроет. Господин Отис, могила Вольфганга – это трясина, которая может вас затянуть.
– Я знаю. Госпожа Ланге, вы были знакомы с Катариной Кавальери?
– И весьма близко. Я пела с ней в «Похищении из сераля», в «Фигаро» и «Дон Жуане».
– Разве не она пела Констанцу в «Похищении из сераля»?