Глава 5
Ближайшее время придется провести за письменным столом. Это поможет сохранить хладнокровие и ясный рассудок, ибо я сделал решительную ставку на сегодняшний день. Пока опишу вам события минувшего утра, а то, если молчать, воображение унесет меня бог знает куда.
У завтрака есть все основания считаться приятной трапезой. Но в Бринмауре он никогда таковой не бывает. Во-первых, абсолютно рабская привязка к строгому часу посадки за стол – это ошибка. Нельзя заставлять человека вставать с постели раньше, чем окончится необходимое ему время здорового сна. Не следует также торопить его с одеванием и приемом водных процедур, однако у нас они постоянно прерываются ревом тети: «Эдвард! Эээд-ваард! (Как же хорошо мне знакомо это утрированное растягивание гласных в моем имени! Оно всегда сулит неприятности.) Ты уже встал?»
Единственно правильным ответом было бы: «Нет! Сегодня я решил остаться в постели!» – но, увы, мне отчего-то никогда не достает смелости ответить таким образом. Вернее, однажды я это сделал, и тетка тут же, применив пытку издевательствами с перекрестным допросом, вынудила меня признать, что я заболел. После чего вместо сочувствия, заботы, лекарственного чая с тостом и покоя мне досталась значительная доза касторового масла безо всякого завтрака.
В общем, на этот раз я ответил, как обычно:
– Да, тетя. Уже иду. У меня тут… м-м… куда-то подевалась заколка от воротничка.
И зачем мне вечно придумывать оправдания? Тетка все равно им не верит.
– Ладно, хорошо. Поторопись. Завтрак стынет.
– Так нельзя ли оставить его на огне?
Старуха проигнорировала столь очевидный вариант. Понятно: она же нарочно позволяет завтраку стынуть. На прошлое Рождество я подарил ей специальный прибор для поддержания температуры пищи, но никто и не думает им пользоваться.
– А я уж думала, что ты не услышал гонга!
Эта реплика, должен заметить, относится к неизменным элементам тетиного репертуара. Ей превосходно известно, что не услышать звука устрашающего инструмента, коему не место ни в одном приличном домашнем хозяйстве, невозможно. По специальному распоряжению хозяйки дома Мэри колотит в него, пока медь не треснет (надеюсь, однажды это все же случится). И еще: так же хорошо тетя знает, что сам идиотизм предположения, будто после гонга остается нужда звать меня «голосом», оказывает на мою нервную систему необычайно раздражающий эффект.
Мне следовало в свойственной мне комфортной манере завершить обряд утреннего облачения, но, как всегда, я почему-то поддался на подстегивание и скомкал остаток процесса так, что не успел уделить должного внимания, например, вопросу: сочетаются ли подобающим образом носки с галстуком? В любой момент теткин крик мог раздаться вновь, а этого, как подсказывало мое сердце, оно бы уже не вынесло.
С неотвязным ощущением, будто что-то все же осталось упущенным, я слетел вниз по лестнице, опоздав лишь на какие-то двадцать пять минут. Сколько суматохи по ничтожному поводу! Ведь это можно назвать образцом пунктуальности.
Тетя смерила меня холодным взглядом:
– Как я рада, что ты соизволил поспешить. Причесаться, в самом деле, можно и потом. – Она вылила из моей чашки холодный чай и застыла на стуле с видом мученицы, ожидая, пока я поем.
Я вполне способен сам взять себе немного мармелада и налить новую чашку чая (да и вообще я предпочитаю кофе!), но вот заставить свою родственницу не мучить меня таким видом я совершенно не способен. Желает ли она поторопить меня или просто красноречиво подчеркнуть тот факт (в значительной мере воображаемый), что я принес ей неудобство, или просто заставить почувствовать неловкость – не знаю. Но проделывает она это регулярно, а именно, испустив с одинаковыми интервалами ряд глубоких вздохов, произносит неизменную фразу: «Ты сыт, мой милый?» – и отправляется на кухню, всем своим естеством излучая готовность к кипучей деятельности.