И однажды ясным утром мы пустились в обратный путь. Солнце пригревало уже совсем по-весеннему, так что мы даже скинули плащи. Мы рассчитывали добраться до Рима к полудню; но вскоре набежали тучи, и хлынувший ливень загнал нас в ту самую бовилльскую харчевню. Нам пришлось прождать несколько часов, пока дождь не прекратился. Лишь тогда мы смогли выехать. Солнце уже садилось, и удлиняющиеся тени предвещали скорое наступление сумерек, когда мы достигли гробниц, расположенных вдоль последнего перед въездом в Рим участка Аппиевой дороги.
Будь осторожен, минуя гробницу Базилиуса, гласит старинное напутствие. В тот раз мы были неосторожны, и это нам дорого обошлось.
Сама по себе бдительность может и не спасти; но она хотя бы даёт человеку возможность увидеть своего врага. Разгляди мы тогда своих врагов, всё пошло бы совсем по-другому. Или же наоборот, кончилось бы для нас раз и навсегда – если бы мы разглядели их слишком хорошо.
А так я всего лишь заметил нескольких оборванцев, которые сидели, привалившись к стене и надвинув капюшоны на самые глаза. По движению головы Эко я понял, что он также их заметил. Мы молча переглянулись и сочли их обычными пьяными бродяжками, между тем как они лишь ждали подходящего момента для нападения. Наверно, где-то на дороге ближе к Бовиллам дежурил их человек, который сообщил о нашем приближении. А может, они просто ждали здесь - час за часом, день за днём; сидели и ждали…
Сзади послышались быстрые шаги. Давус предостерегающе закричал. Я хотел обернуться, но что-то тяжёлое и мягкое обрушилось мне на голову – точно удар дубины, много раз обёрнутой плотной тканью. Пытаясь сохранить равновесие, я вцепился в повод, но меня рванули за левую ногу – и я вылетел из седла.
Падая, я увидел Давуса – он летел по воздуху, быстро-быстро перебирая руками и ногами, словно карабкался по невидимой садовой лестнице. Нож был у него в руке. Вероятно, обладая лучшей, чем мы с Эко, реакцией, он заметил нападающих и успел выхватить оружие, но конь его шарахнулся назад. Будь Давус более опытным наездником, он, возможно, сумел бы удержаться…
- Папа!
Я упал ничком на каменные плиты Аппиевой дороги и перекатился на спину, ища глазами Эко. Он ещё держался в седле; но люди в тёмных плащах окружили его и карабкались на его коня – точно конь и всадник были башней, на которую надо взобраться. Заметив боковым зрением надвигающуюся тёмную фигуру, я снова перекатился в сторону и наткнулся на что-то большое и тёплое. Давус. Он лежал навзничь, с закрытыми глазами, бледный и неподвижный. Правая рука всё ещё сжимала нож. Я вспомнил мёртвого Белбо на пороге своего дома…
- Папа! – снова закричал Эко. Крик перешёл в приглушённый, неразборчивый звук, точно Эко зажали рот.
Я потянулся за ножом Давуса. До чего же огромные у него пальцы! Наконец мне удалось разжать их. Ещё миг – и нож в моей руке…
Но тут на голову мне набросили мешок, торопливо дёрнули вниз. Края упали мне на плечи, затем на руки и в следующий миг почти до самой земли. Я очутился в полной темноте. Верёвка захлестнулась вокруг туловища; другая впилась в лодыжки. В нос ударил запах пыли и лука. Я закашлялся, отплёвываясь. Ещё одна верёвка обвилась вокруг моего горла, сжимаясь всё сильнее. Вот, значит, какая смерть мне суждена: быть задушенным в вонючем мешке из-под лука на Аппиевой дороге…
- Ты же горло ему перехватил, болван!
Верёвка немедленно ослабла, затем переместилась мне на челюсть, протискиваясь между губ.