- Папа! Что с тобой?
Голос Эко вернул меня к реальности.
- А что?
- У тебя вдруг руки затряслись. Ты даже палочку уронил. – Эко поднял палочку и подал её мне.
- Ничего, всё в порядке, - отозвался я, сжимая её сильнее, чем требовалось, и стараясь, чтобы голос мой звучал ровно. – Теперь перейдём к вопросам более насущным. Они вытекают из предыдущих.
Я снова принялся царапать на стене, следя за тем, чтобы рука не дрожала.
- Пятое: по чьему приказу нас схватили и держат здесь? Это не могут быть обычные разбойники, похищающие людей ради выкупа – они бы заставили нас написать записку родным с просьбой о выкупе. И они бы за столько времени уже поняли, что никакого выкупа не будет. Мы давно были бы мертвы. – Цифры на стене снова стали казаться беспорядочно нацарапанными чёрточками. Я торопливо отвёл глаза и наткнулся взглядом на свежий холмик – могилку последней убитой Эко крысы. - Разве что мы уже мертвы.
- Конечно, нас схватили не ради выкупа, - сказал Эко, делая вид, что не расслышал последних слов. – Их кто-то подослал – кто-то, кому сильно не по душе наше расследование.
- А точнее, тот, для кого добытые нами сведения представляют серьёзную опасность. Следовательно, вопрос шестой: для кого мы стали опасными?
- Но разве это не ясно, папа? Для Милона, для кого же ещё? Мы выяснили совершенно точно, что вся его речь на контио о якобы устроенной Клодием засаде – ложь от первого до последнего слова. И у нас есть доказательства. Ты же сам говорил Фелиции, что Милон отчаянно борется за свою жизнь и не остановится ни перед чем.
- Что и подводит нас к последнему вопросу. – Я нацарапал на стене цифру VII. – Почему нас не убили, а всего лишь похитили? Если Милон или кто-то другой просто хотел от нас избавиться, почему его люди не прикончили нас и не оставили мёртвыми там же на дороге, забрав деньги – как будто это всего лишь очередное убийство у гробницы Базилиуса, где такое случается сплошь и рядом? Если же Милон хотел прежде выяснить, что именно нам удалось узнать, нас бы допросили, а потом убили. Не представляю, для чего мы можем понадобиться ему живыми. Я вообще сомневаюсь, что за всем этим стоит Милон. Я имею в виду наше похищение.
- Но кто же тогда? Единственный, кроме Милона, про кого ты расспрашивал…
- Марк Антоний.
Послышался скрип отворяемой двери.
- Может, сегодня мы всё узнаем, - шепнул Эко. Я повалился на пол, обхватив живот руками.
Последовало ставшее уже ритуалом разглядывание содержимого отхожего ведра, щедро сдобренного кровью. Наши тюремщики – а на этот раз заявились оба – пристально вглядывались в него – ни дать ни взять, авгуры, изучающие внутренности жертвенной курицы.
- Твой отец неважно выглядит, - сказал Эко тот, кто обычно не заходил.
- Что, дошло? – зло переспросил Эко.
Голос его дрожал, и даже не от притворной ярости, а от возбуждения - как струна, когда её тронешь. Я сам с трудом заставлял себя лежать неподвижно. Долгожданный миг настал, и во мне самом пробудилась ярость, которую я подавлял все эти долгие дни в темноте. Теперь она поднялась жаркой волной. Сейчас я смогу наконец дать ей выход.
- Нам лучше забрать его отсюда. – Тот, кто обычно оставался снаружи, нагнулся и отомкнул цепь, удерживавшую крышку люка. Вдвоём тюремщики подняли железную крышку и с тяжёлым стуком уронили её на металлическую решётку.
Дверь нашей тюрьмы была открыта.
- Он не может подняться. – Эко беспомощно суетился вокруг меня.
- Ну и как мы его отсюда вытащим? – с сердцем спросил тот, кто приходил каждый день.
- Помоги своему отцу подняться, - сказал другой, который явно был за старшего. – Как хочешь, но подними его на ноги. Вот так. Подведи его сюда. Пусть поднимет руки, мы вытащим его. Да подними ты ему руки, если он не может их поднять. В конце концов, жив он ещё или нет?
Величайшая ошибка полководца – и с этим согласились бы и Помпей, и Цезарь – недооценить противника. Моё поведение за последние дни заставило наших тюремщиков поверить, что я слаб, болен и вообще еле жив. Они ухватили меня за руки, не ожидая сопротивления. Они готовились поднимать безвольное тело обессиленного больного.