- Может, и видел. Как его зовут?
- Марк Антоний.
Глава 3
За завтраком Бетесда и Диана потребовали от меня подробностей. Щадя их аппетит, я старался по возможности опускать наиболее натуралистические детали; но мои женщины желали знать всё. Впрочем, политические соображения и препирательства мужчин оставили их равнодушными. Зато они проявили живейшее любопытство ко всему, что касалось убранства дома, и в особенности к тому, как выглядела и вела себя Клавдия.
- Неужели прошло уже четыре года после суда над Марком Целлием? – спросила Бетесда, осторожно дуя на ложку с горячей кашей.
- Да, почти.
- И подумать только, за всё это время мы ни разу не видели Клавдию.
- Вообще-то, ничего удивительного; нам ведь не приходится вращаться в высшем обществе. Хотя, кажется, она всё это время не часто появлялась на людях. История с судом не прошла для неё бесследно. Она показалась мне совершенно другой женщиной.
- Правда? А мне вот показалось, что она довольно-таки демонстративно пригласила тебя в дом своего брата – так, чтобы ты почувствовал, что тебя отличили. Ей что-то от тебя нужно.
- Да будет тебе, Бетесда, она просто не помнила себя от горя.
- В самом деле?
- Говорю же, она с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться в голос.
- Ну, рыдать – это одно. А не помнить себя от горя – другое.
- Не понимаю.
- Нет? Ешь осторожнее, Диана. Каша ещё горячая. Смотри, не обожгись.
Рассеяно кивнув, Диана проглотила полную ложку.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я ничуть не сомневаюсь, что она в горе из-за смерти брата. Все знают, как они были близки – по крайней мере, так считалось. Да ещё он погиб такой ужасной смертью, судя по ранам. Ужасно! – Бетесда помешала кашу в тарелке. От тарелки поднялся пар.
- Но что?
Диана кашлянула.
- Думаю, мама хочет сказать, что… - Они переглянулись и обе согласно кивнули. – Эти её носилки и охрана... Да ещё и с главного входа. Да, так и есть.
- На что это вы намекаете?
- Ну, хотя бы… - Бетесда снова зачерпнула ложкой кашу, осторожно попробовала и, решив, что каша успела достаточно остыть, проглотила. – Ты говорил, что кроме главного входа, есть ещё боковая дверь, через которую вы и вошли.
- Да.
- И оба входа ведут в главную переднюю?
- Верно.
- Так вот, не знаю, как Клавдия, но если бы я не помнила себе от горя, у меня духу не хватило бы показаться всей этой толпе. Я постаралась бы сделать так, чтобы меня никто не видел. Клавдия вполне могла проскользнуть в дом незаметно. Просто войти через ту самую боковую дверь. Что мешало им всем троим – ей, Метелле и Аппию - сойти с носилок у подножия лестницы, подальше от толпы, подняться к входу и спокойно войти в дом? Их никто бы даже не заметил.
- Да, пожалуй, она могла бы.
- Вместо этого, - подхватила Диана, - она велит целой армии рыжих великанов-гладиаторов расчищать путь в толпе и едет сквозь толпу в своих носилках с занавесями в красно-белую полоску, которые в Риме знает любая собака.
- Так, чтобы её появление уж точно все заметили, - кивнула Бетесда.
- И долго потом о ней говорили, - закончила Диана.
- И к чему вы клоните? – спросил я, переводя взгляд с одной на другую.
- К тому, папа, что Клавдия хоть и была охвачена горем, но себя при этом очень хорошо помнила.
- Именно, - подтвердила Бетесда. – И точно разыграла своё появление.
- Вы просто не были там. Вот если бы вы сами увидели всё это отчаяние, всё горе…
- Чем драматичнее, тем лучше, - отвечала Бетесда. – Пойми меня правильно, я нисколько не сомневаюсь в её горе; но горе не помешало ей выставить себя напоказ. Она прекрасно понимала, что не сможет появиться перед всеми рядом с телом брата, когда его покажут толпе – это право его вдовы, Фульвии.
- Вот почему Клавдия решила напомнить о себе единственно возможным способом – пышно обставив своё появление.
- То есть, вы считаете, что она элементарно работала на публику, лишь бы отодвинуть невестку на второй план.
- Вовсе нет. – Бетесда нахмурилась, явно раздосадованная моей непонятливостью. – Она претендовала лишь на то, что принадлежит ей по праву.
- На сочувствие толпы, на ту долю участия, которая, как она полагает, ей причитается – ведь это и её горе, - пояснила моя дочь.
- Понимаю, - сказал я, отнюдь не уверенный, что действительно понимаю. – И раз уж речь зашла о демонстративностьи, мне сразу же бросилась в глаза нарочитость в поведении Фульвии.