Но где же мы? Окрестные холмы и крестьянские дома не давали никаких примет, которые позволили бы сориентироваться. Определить стороны света можно по солнцу; но как знать, в какой стороне Рим и сколько до него ходу? Ясно было одно: надо идти, стараясь не попадаться никому на глаза. Я старался запомнить дорогу, чтобы потом мы могли знать, где находилась наша тюрьма; но в голове у меня всё мешалось, и мысли путались от усталости, и все поля казались на одно лицо.
Спали мы в ту ночь под открытым небом, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Проснулся я задолго до рассвета от ощущения пустоты в желудке и леденящего холода в ногах. Но впервые за много ночей я не видел во сне ни Евдама, ни Биррию; и зрелище открытого неба над головой согрело мне сердце.
Мы снова двинулись в путь и скоро вышли к мощённой дороге. Несомненно, то была одна из основных дорог республики; но какая именно? Верно, что все дороги ведут в Рим; но только если идти в правильном направлении.
- Идём на юг или на север? – спросил я.
Эко глянул в одну сторону, потом в другую.
- На юг.
- Я тоже так считаю. Как ты думаешь, сумеем мы найти дорогу домой благодаря одному лишь инстинкту, точно собаки?
- Нет, - отрезал Эко.
Мы двинулись по дороге, уповая на то, что на ней не окажется путников. Из головы у меня не выходила этрусская поговорка: Фортуна улыбается, а Мойра подшучивает.
Час проходил за часом. Голод донимал всё сильнее, ноги болели, но мы не останавливались, надеясь, что рано или поздно дорога приведёт к какому-нибудь городу, где мы сможем хотя бы узнать, где находимся. Местность сделалась холмистой; дорога то шла в гору, то под гору; так что поднявшись на вершину очередного холма, мы могли видеть довольно далеко вперёд. С вершины мы и увидели встречных путников: их было довольно много, и находились они за три холма от нас. Они, должно быть, заметили нас ещё раньше, так как некоторые из них ехали верхом и могли озирать местность с высоты своих коней; так что сходить с дороги и прятаться наверняка уже поздно. Лучше будет просто пройти мимо, не поднимая глаз. Вряд ли это преследователи – ведь они идут навстречу, а не вдогонку; и всё же…
Мы спустились с холма и поднялись на следующий. Теперь они находились на вершине прямо перед нами. Нас разделяла лишь неширокая долина.
- Если кто-то из них надумает нас расспрашивать, держись независимо, - сказал я. – В конце концов, мы римские граждане и имеем полное право разгуливать по этой дороге, где бы она ни находилась.
- Папа…
- А если уж они заговорят с нами, мы вполне можем спросить, сколько до ближайшего города и как он…
- Папа!
- Что такое?
- Да посмотри же!
Я остановился, вглядываясь в приближающихся. У них был вид солидных людей, занятых и не отвлекающихся на пустяки. Усталые лица, запылённые от долгой езды верхом. Некоторые явно были телохранители. Остальные…
- Юпитер Громовержец! Неужели…
Эко поднял руку в приветственном жесте. Мгновение я колебался, не в силах поверить собственным глазам, а затем последовал его примеру. Даже и тогда путники едва заметили нас. Без сомнения, они приняли нас за бродяг. Первым узнал нас Тирон. Издав невнятное восклицание, он потянул своего господина за рукав. Процессия остановилась.
- Клянусь всеми богами! – воскликнул Цицерон, наклоняясь с седла. – Гордиан, неужели ты? И Эко!
- Вы живы! Вы оба живы! – У Тирона перехватило голос. Он спрыгнул с коня и со слезами на глазах кинулся обнимать нас.
Цицерон воздержался от подобного проявления чувств и остался в седле. Уловив идущий от нас запах, он поморщился.