Мы вкратце рассказали ему о наших приключениях. Я снова перечитал письмо Дианы. Кто же послал Бетесде записку, убеждая её не тревожиться? Что за удивительное похищение!
Должно быть, пребывание в вонючей яме притупило мои умственные способности, потому что лишь когда я стал перечитывать письмо в третий раз, до меня дошло, что что-то не так. «На обратном пути на них напали, схватили и увезли неизвестно куда». Откуда Диана знает, что на нас напали, когда мы уже возвращались в Рим? Если уж на то пошло, откуда она вообще знает, что на нас напали? Ведь в записке говорилось только, что мы живы и невредимы. Получалось, что кто-то видел, как всё было, и рассказал ей. Но кто?
На ночлег Милон устроил нас на вилле, в маленькой комнате – ещё меньшей, чем та, где хранил свои записи. Довольно долго я ворочался с боку на бок. Сон бежал от меня. Эко захрапел. Я вдруг почувствовал, что готов задушить его. Сорок дней я просидел с ним в одной яме, и теперь не мог больше находиться рядом с ним ни одной минуты.
Я сгрёб одеяло, вышел на улицу и пошёл разыскивать Метона. Он был у себя в палатке, болтал с товарищами прежде, чем лечь спать. Для меня нашлась лишняя походная койка. Я выволок её наружу и улёгся под открытым небом, где ничто не заслоняло звёзд. Я готов был всю ночь смотреть на них и вдыхать чистый холодный воздух. Но едва улёгшись, я тотчас же уснул и проспал до рассвета без сновидений.
Наутро мы все трое отправились к Цезарю.
Телохранитель, с которым Метон разговаривал по-приятельски, провёл нас во внутренний дворик. Мы уселись на скамью и приготовились ждать. Вскоре тот же телохранитель привёл Цицерона и Тирона. Оба были в тогах, как надлежит для официальной встречи.
- Цезарь очень занят сегодня, - обратился телохранитель к Цицерону. – Но я доложу о вас и скажу, что вы по важному делу.
Цицерон и Тирон сели на скамью напротив. Я заметил, что Цицерон выглядит разражённым.
- Вы не виделись с Цезарем вчера? – спросил я.
- Нет. Мы ведь приехали уже под вечер, и он не сумел выкроить время. Эти командующие занятой народ; вечно у них минуты свободной нет. С Помпеем та же история. Иной раз приходится ждать по нескольку дней, пока он найдёт время для встречи с тобой. Казалось бы, Цезарь должен принять меня сразу же – ведь я приехал, чтобы сделать возможной его избирательную кампанию. Так нет же. Но Цезарь, конечно же, занятой человек. Его время расписано по часам.
Я кивнул.
Снова появился телохранитель. Цицерон торопливо поднялся, оправляя складки тоги, но телохранитель, не глядя на него, обратился к нам.
- Цезарь ждёт вас.
Проходя мимо Цицерона, я с трудом сдержал улыбку. Выражение его лица дорогого стоило.
Мне уже доводилось встречаться с Цезарем – впервые несколько лет назад, когда меня представил ему Метон. Я не ждал, что он запомнит меня; но он запомнил и при всех последующих встречах неизменно узнавал меня и обращался ко мне по имени. Память Цезаря была подобна рыбачьему неводу: то, что попадало туда - лицо, имя, обстоятельство, факт – уже не могло выскользнуть.
Цезарь принял нас в просторной комнате с высокими окнами, распахнутыми настежь, чтобы впустить свет утреннего солнца. Одну из стен целиком занимала карта, сделанная из сшитых овечьих шкур, раскрашенных в разные цвета для обозначения территорий различных галльских племён с названиями их городов и крепостей. Интересно, как выглядят улицы Лютеции? Или Алезии? Или Кенаба[14], почему-то обведенного красным? И вправду ли остров Британия столь обширен, как показано на карте? За свою жизнь мне довелось немало путешествовать на Востоке; но я никогда не бывал в Галлии. А Метон побывал во всех этих городах; побывал даже на острове Британия, где варвары раскрашивают свои тела в синий цвет. Он выучил язык битуригов и гельветов, и других варварских племён, и названия-то которых я едва мог выговорить. Моему младшему сыну выпало жить в удивительном, необыкновенном мире.
И служить удивительному человеку. Гай Юлий Цезарь был человек необыкновенный. За свою жизнь я не встречал никого другого, чья незаурядность ощущалась бы при любой мимолётной встрече, при обмене несколькими словами. Мне не доводилось по-настоящему иметь с ним дело, как некогда с Крассом и Катилиной, а теперь и с Помпеем; но я мог с уверенность сказать, что его отличало то же, что и их: стремление к власти и ещё к достижению того, что называют величием. И при этом он был проще, обыденнее. Не одержимым, как Красс; не искусителем, как Катилина; не грозным, как Помпей. Присутствовала в нём какая-то уязвимость; вдохновляя своих солдат, Цезарь в то же время вызывал у них стремление защитить его. Его тщеславие, по крайней мере, было вполне обыденным: хотя ему ещё не исполнилось и пятидесяти, волосы его заметно поредели – обстоятельство, доставлявшее ему, по словам Метона, немалое огорчение.