- А, это про другую дочь, младшую.
- И что? – спросил Эко, многозначительно поднимая бровь.
- Да ничего! Ей и было-то всего четырнадцать – слишком молода на мой вкус. – Что верно, то верно: Фульвия была старше Антония. – А нашим почему-то втемяшилось, что я от неё без ума. До сих пор не уймутся со своими шуточками. Ерунда, короче. Хотя должен признать, в ней что-то есть.
- Очень красива? – Я вспомнил Диану, от которой меня отделяло лишь несколько часов пути.
- Не сказал бы. И не в красоте дело. Мало ли на этом свете красивых женщин; да и мальчиков тоже. Нет, дело не в красоте. Это что-то другое, более замечательное – и более редкое. Что-то в характере. Даже не знаю, как это назвать. Она даже чем-то напомнила мне Цезаря.
- Четырнадцатилетняя девчонка? Цезаря? – рассмеялся Эко.
- Звучит по-дурацки, знаю. Будь она хоть чуточку постарше…
- Но ведь прошло четыре года, - заметил я. – Теперь ей должно быть восемнадцать.
На лице Антония появилось странное выражение. Как там говорили его товарищи? Без ума от неё.
- Что ж, может, когда-нибудь я и загляну в Египет, чтобы поглядеть, что с ней стало.
- И как же зовут эту необычную девицу?
- Клеопатра.
Глава 27
На исходе четвёртого дня, когда дневной свет уже сделался по-вечернему мягким, мы оставили за спиной Тибр, и Рим открылся нашим глазам.
По правую руку от нас простиралось Марсово поле. По левую старые городские стены окружали застроенные холмы города. Впереди Фламиниева дорога убегала туда, где возвышался увенчанный храмами Капитолийский холм. Много раз доводилось мне возвращаться из поездок, но ещё никогда вид города не радовал так моё сердце.
У Родниковых ворот мы спешились и распростились с Марком Антонием. Ворота, вопреки обыкновению, охраняли вооружённые солдаты, но это не резануло мне глаз: в лагере Цезаря и в свите Антония я успел к ним привыкнуть.
Но чуть позднее, идя через Форум мимо обугленных развалин Гостилиевой курии, я отметил, что вокруг много солдат и все с оружием, точно за время нашего отсутствия город был захвачен неприятелем. На протяжении своей истории Рим знавал гражданские войны и не раз видел вооружённых солдат на своих площадях и улицах; но никогда прежде армии не поручалось поддерживать порядок с согласия сената. Горожане, насколько я мог судить, вели себя как обычно; но меня не покидало ощущение, что вокруг всё сделалось чужим. Перед рострой собралась толпа – похоже, там происходило контио. Мы с Эко далеко обошли её, обогнули храм Кастора и Поллукса и достигли Спуска. Здесь солдат было особенно много. Сердце моё заколотилось чаще, но не от усталости, а от нетерпения. Подняться по Спуску, перейти улицу - и вот я у дверей своего дома.
На мой стук дверь отворилась, и в неё просунулась незнакомая свирепая физиономия. На миг я почувствовал себя как во сне. Этот дом не был моим домом. И город этот не был Римом – по крайней мере, тем Римом, который я знал. Должно быть, так чувствуют себя лемуры умерших, когда идут по земле, превратившись в тени и обнаруживая, что всё вокруг теперь чужое.
Но это, конечно же, был мой дом. А лицо открывшего было незнакомым, потому что открыл мне присланный Помпеем охранник.
- Чего надо? – прорычал он. Вид у него был такой, точно при малейшей попытке проскользнуть в дом он разорвёт нас в клочья. Мне же на миг захотелось заключить его в объятия. Значит, наши родные живы и здоровы.
- Остолоп! – рявкнул в ответ Эко. – Это Гордиан, хозяин; а я его сын. Беги скажи…
Его речь был прервана радостным воплем. Охранник шагнул в сторону с широкой улыбкой, преобразившей его лицо. В следующий миг я уже обнимал Диану, а за её спиной стояли Бетесда и Менения, и дети. Их счастливые, смеющиеся лица я видел, как сквозь пелену: в глазах у меня стояли слёзы.
А потом я увидел ещё одно знакомое лицо, выражавшее не столько радость, сколько облегчение, смешанное с неловкостью.
Давус. Он держался позади всех, так что сперва я видел его лишь мельком, между объятиями и поцелуями.
- Я так и думал, что Давус жив, – говорил я позднее, полулежа на своей любимой кушетке и обнимая Бетесду. Эко лежал на кушетке напротив меня рядом с Мененией, а слева от них примостились Тит и Титания. Мы поужинали в доме, а потом вынесли стулья и кушетки в сад, чтобы насладиться остатком дня. Погода для мартовских ид стояла тёплая, больше напоминая апрельскую – ничего удивительного, если учесть, что год был високосный, и между февралём и мартом прошёл дополнительный месяц. В саду уже вовсю порхали бабочки. Деревья оделись весенней листвой. И лишь разбитая статуя Минервы, лежащая на земле, омрачала картину.