Когда же в моём доме всё-таки появился посланец, он был не от Цицерона.
Однажды холодным и ясным февральским утром я сидел один в своём кабинете. Эко отправился к себе домой, узнать, как обстоят дела. Женщины были заняты по хозяйству. Несмотря на холод, я распахнул ставни, чтобы проветрить комнату и впустить дневной свет. Гарь рассеялась, ощущался лишь слабый запах дыма. Должно быть, большинство пожаров либо догорели, либо были потушены.
Размышления мои прервало появление Давуса, доложившего о прибытии носилок, которые сопровождал отряд телохранителей.
- Носилки ждут перед дверью, - сообщил Давус. – А один раб хочет тебя видеть. Говорит, он с поручением.
- Носилки, говоришь?
- Да. И очень богатые.
- А занавески у них, часом, не в бело-красную полоску?
- Верно. – Давус удивлённо приподнял брови, до боли напомнив мне Белбо. Внешне Давус совершенно не походил на него – темноволосый, более смуглый, и куда красивее, чем Белбо был даже в молодости – но такой же высокий и широкоплечий и такой же добродушный и жизнерадостный. – По-моему, я эти носилки недавно видел.
- Возможно, перед домом Клодия в ту ночь, когда стало известно о его смерти.
- Да, пожалуй.
- Что ж, проводи этого раба сюда.
Вошедший был таким же, как и все рабы Клодии: молодым, хорошо сложенным, с безупречными чертами ухоженного лица и мускулистой шеей. Даже не скажи мне Давус о носилках перед домом, я сразу понял бы, кто прислал его: едва он вошёл, на меня пахнуло аралией и крокусовым маслом. Этот раб, должно быть, пользовался особой милостью своей госпожи, если так явно пах её любимыми благовониями. Да и держался он весьма самоуверенно: войдя, окинул кабинет оценивающим взглядом, словно явился сюда не исполнить поручение своей хозяйки, а купить дом.
- Так что же понадобилось от меня Клодии, молодой человек? – спросил я.
Он поглядел на меня с сомнением, словно желая сказать «вот уж не знаю», а потом улыбнулся.
- Она просит тебя сопровождать её в её носилках.
- Она думает, что я стану разъезжать по городу, когда на улицах такое творится?
- Если ты опасаешься за свою безопасность, тебе не о чём беспокоиться. Где ещё ты будешь защищён надёжнее? – И раб бросил выразительный взгляд на распахнутое окно, из которого была отлично видна валяющаяся на земле разбитая статуя Минервы. Взгляд этот красноречиво говорил: уж точно не здесь.
После короткого размышления я признал, что он, пожалуй, прав. Бесчинствуют на улицах клодиане, а они отлично знают носилки сестры своего обожаемого лидера и нападать уж точно не станут. К тому же у неё хорошая охрана – наверняка из лучших в Риме гладиаторов. Разве что мы нарвёмся по дороге на толпу сторонников Милона, у которых чешутся руки.
С другой стороны, учитывая обстановку – насилие на улицах, враждующие банды, развязавшие в Риме самую настоящую гражданскую войну, угрозу анархии – вряд ли было сейчас разумным становиться на сторону Клодии. Эко, наверняка воспротивился бы. Но Эко рядом не было, а я устал прятаться в своём доме, устал быть пассивным зрителем того, как город погружается в хаос. Раньше, когда Цицерон посвящал меня в свои планы, сознание, что я знаю больше, чем другие, давало мне ощущение контроля над происходящим – пусть даже это ощущение было обманчивым. Теперь же я чувствовал, что меня уносит течением, над которым я не властен. Неведение и беспомощность пугали сильнее, чем сознание реальной опасности, которую хотя бы знаешь. Встреча с Клодией сулила сведения для посвящённых, и устоять перед таким искушением я не мог.
Клодия тут ни при чём, твёрдо сказал я себе. И то, что ты будешь сидеть в её носилках совсем рядом, окутанный ароматом её благовоний, ощущая тепло её тела…
- Давус, передай госпоже, что меня вызвали по делу. Ненадолго. Если я всё же задержусь, то сообщу.
- Ты уходишь, господин?
- Да.
- Мне лучше пойти с тобой.
- Ты вряд ли понадобишься, - сказал раб Клодии, смерив Давуса пренебрежительным взглядом. Наверно, в сравнении с рыжеволосыми великанами Клодии Давус показался ему недомерком.
- Он прав, Давус, - сказал я. – Мне будет спокойнее, если ты останешься присматривать за домом.
Я последовал за рабом на улицу. Завидев меня, рыжеволосые телохранители у носилок выпрямились и застыли. При свете зимнего солнца красно-белые полосы занавесок слепили глаза. Ветра почти не было, в воздухе ощущалось лишь легчайшее дуновение; но драгоценная ткань была так тонка и невесома, что занавески чуть колыхались, отчего казалось, что полосы шевелятся, словно змеи. При моём приближении один из носильщиков быстро подставил к входу деревянный брусок, служивший ступенькой. Прежде чем я успел коснуться занавесок, они разошлись, и раздвинувшая их рабыня указала мне на сидение рядом со своей госпожой.