- Так что, Сыщик, сам видишь, что подвиги Милона Кротонского могут служить довольно прозрачной аллегорией на то, каким видит себя наш Милон. Непобедимым бойцом, чей кулак никому не разжать; которого не столкнуть, какой бы скользкой ни была земля под ногами. Близким другом человека, известного своей мудростью. Без колебаний бросающимся навстречу опасности ради друзей. Несущим тяжёлое бремя без единой жалобы. Способным, собравшись с силами, задержать дыхание и напрячься так, чтобы вздулись жилы на лбу. Идущим в бой, набросив на плечи львиную шкуру – или, как в случае с нашим Милоном, приняв имя того, кого взял за образец для подражания. Готовым водрузить свою статую на пьедестал. Свалить его с ног невозможно… но он может поскользнуться сам и шлёпнуться на спину при всём честном народе.
Потягивая фалернское, я обдумывал услышанное. Поднявшийся лёгкий ветерок отклонял столбы дыма, рвал их вершины в клочья, разносил дым над городом…
- А как он погиб, Милон Кротонский?
- Как это говорится в старой пословице? Сила хороша, если распоряжаться ею с умом. Милон погиб, когда неумно применил свою силу. Однажды он пустился в дальний путь пешком, заблудился в лесу и ближе к вечеру набрёл на вырубку. Лесорубы уже ушли. Милон увидел огромную колоду с глубоким разломом по всей длине. В разлом были вставлены железные клинья. Видно, лесорубы пытались разрубить колоду надвое, но не управились до вечера и решили закончить работу на следующий день. Милон решил разломать колоду. Придя утром и обнаружив, что он один разломал её голыми руками, лесорубы будут поражены. Исполненные благодарности, они прославят его; и это станет его очередным великим деянием. Он стал засовывать пальцы в разлом всё глубже и глубже, пока не упёрся ладонями в его края, а потом изо всей силы надавил в разные стороны. Разлом расширился, клинья выпали – и половинки тотчас сомкнулись, зажав Милону руки. Он попался, как в капкан. И хотя ноги его оставались свободны, он не мог двинуться с места – колода была слишком тяжёлой.
- Наступила ночь, и лесные звери вышли на охоту. Они почуяли запах страха, запах беспомощности. Запах этот привёл их на вырубку. Поначалу они лишь боязливо кусали Милона и тотчас отбегали; но обнаружив, что он совершенно неспособен защищаться, набросились на него и стали рвать в клочья. Они разорвали его заживо и сожрали. Утром лесорубы обнаружили то, что осталось от Милона Кротонского. – Помпей отхлебнул из чаши. – Думаю, мне не надо проводить аналогию с той ситуацией, в которую попал наш Милон?
- Не надо, Великий. Но ты многое знаешь об обоих Милонах.
- Историй о Милоне Кротонском я ещё мальчишкой наслушался от отца. Что до Тита Анния Милона, но мы с ним в своё время были союзниками.
- Были? Так вы не союзники больше?
- Так же, как и с Клодием, - продолжал Помпей, словно не слыша моих слов. Так же, как и с Цезарем. Впрочем, насколько я могу судить, с Цезарем мы и сейчас союзники.
- Не понимаю, Великий. Насколько ты можешь судить?
- Есть вещи, которые под силу понять лишь Паркам. Ну, а сам ты, Сыщик? Кто твои союзники, кому ты служишь? Ты кажешься мне человеком, который вхож во все лагеря, но не принадлежит ни к одному.
- Да, похоже на то.
- Это делает тебя человеком необычным. И ценным.
- Не вижу, чем.
- Я намерен поручить тебе работу.
Трудно описать, что я почувствовал, услышав эти слова. Возбуждение; настороженность и какую-то пустоту в желудке.
- Если я смогу.
- Я хочу, чтобы побывал на месте убийства Клодия. Возьми с собой сына, если хочешь. Осмотрись там. Поговори с местными, расспроси их. Может, тебе удастся что-то выяснить. Если тебя не зря прозвали Сыщиком, ты, возможно, сумеешь что-нибудь откопать.
- Но почему я, Великий? У тебя наверняка достаточно подходящих людей.
- Людей достаточно. Но нет ни одного такого, который был бы вхож и к Фульвии, и к Цицерону. Как я уже сказал, ты человек необычный.
- Мойры отвели мне странную роль.
- Не тебе одному. Мы все склоняемся перед волей Мойр. – Он медленно тянул вино, глядя на меня в упор. – Объясню тебе кое-что, Сыщик. Как полководец, я не знал поражений. Шёл от победы к победе, от триумфа к триумфу, не делая ошибок, не ведая сомнений. Мог бы действовать хоть с закрытыми глазами. К войне у меня дар. Но политика – совершенно другое дело. К выходу на Форум я готовлюсь, как к сражению. Разрабатываю план, выстраиваю войска – а потом всё начинает идти совсем не по плану, и в один прекрасный миг я обнаруживаю, что нахожусь неизвестно где, причём совершенно не понятно, как это получилось. Я словно слепну и глохну. Юлия всегда говорила, что у меня плохие советники. Может, оно и так. На войне всё просто: твои войска тут, враг там, а тот, кого ты спрашиваешь, либо отвечает правду, либо он не доживает до следующего дня. Но здесь, в Риме, всё вокруг тонет во мраке, а не во мраке, так в тумане; и в сердце тебе может быть нацелен десяток кинжалов, а ты даже не будешь этого знать; а твои так называемые советники говорят тебе не то, что есть на самом деле, а то, что ты, по их мнению, будешь рад услышать. Я даже не стану рассказывать, сколько раз, следуя тропою, обозначенной честь по чести на карте, упирался в глухую каменную стену. Довольно! Никаких больше ложных советов, никакого угодливого вранья, никаких белых пятен на карте. Отныне я должен знать всё. Местность вокруг, местоположение противника, его передвижения. Каждый шаг до мельчайших деталей. И прежде всего я должен знать, что произошло на Аппиевой дороге. Досконально. Ты понял меня, Сыщик?