Михаэль остановился, посмотрел на Тувье с подозрением.
— Иногда час, иногда — два. Это зависит от того, останавливаюсь ли я по дороге.
— Есть постоянные места, где вы останавливаетесь?
— Есть несколько, — медленно ответил Тувье. — Вы хотите увидеть, где я был в пятницу?
Они шли молча, лишь иногда обмениваясь отдельными фразами.
— Вы знали, что Тирош занимался «Поэзией»? — Михаэль подчеркнул последнее слово.
— Какой «Поэзией»? Агнона? — Тувье остановился, недоверчиво глядя на собеседника.
— Так мы оба это понимаем.
— Это мне не известно, — сказал Тувье.
— Тогда как вы объяснили бы то, что мы нашли ее у него на письменном столе.
Тувье не ответил. Он внимательно поглядел на собеседника и пошел дальше. Лишь через несколько минут он вдруг произнес:
— Все-таки он никогда ничего не писал об Агноне. И кто вам сказал, что он имел в виду «Поэзию» Агнона?
— Аронович. — Михаэль взглянул на профиль собеседника. Тот замедлил шаг, будто собираясь остановиться, затем пошел быстрее.
— Ну, Аронович иногда такое скажет! — пробормотал Тувье. — Может, он и прав, но я об этом ничего не знаю.
— А если допустить, что Аронович был прав, что он имел в виду, по-вашему?
— Не знаю, — нерешительно сказал Тувье, и Михаэль заметил украдкой брошенный на него быстрый взгляд, — я сам этого не понимаю. Но это не значит, что Аронович не прав.
Они стояли уже вблизи главного шоссе на Рамат Эшколь.
— Вы, кажется, готовите вечер, посвященный тридцати дням со дня смерти обоих?
Тувье кивнул.
— Вы будете организатором?
— Нет, по-видимому, Клейн.
— Но вы ведь выступите?
Тувье пожал плечами.
— Очевидно. Наряду с другими, — сказал Тувье, не глядя на Михаэля.
В четыре тридцать, после часа быстрой ходьбы, они стояли на Гиват Тахмошет. Здесь Тувье остановился. Они обошли школу Рене Касен и вышли на холм. Тувье указал на один из склонов:
— Здесь я долго сидел.
— Сколько? — Михаэль зажег сигарету.
— Точно не знаю. Может, пока не стемнело.
— Мы вышли в три тридцать из Синематеки и пришли сюда в четыре тридцать, час ходьбы. А вы тогда вышли примерно в четыре тридцать? Дошли сюда, допустим, в пять тридцать. А теперь лето. Темнеет поздно. Вы хотите сказать, что сидели здесь четыре-пять часов? — спросил Михаэль с демонстративным недоверием.
Тувье Шай кивнул.
— И что же вы делали все это время? — спросил Михаэль с любопытством, как будто это был вопрос по учебному материалу.
— Думал. Мне надо было побыть одному.
— Почему? — допытывался Михаэль.
Тувье Шай молчал.
— И о чем же вы думали?
Тувье посмотрел на полицейского со злостью, как будто вопрос касался чего-то личного, о чем нельзя было спрашивать. Он, видно, погрузился в свои мысли, улыбнулся им.
— Посмотрите, как красив город отсюда, — сказал от бесцветным голосом, — вы стоите здесь, на холме, и видите, как улицы успокаиваются, бледнеют, стихает шум. Это красиво.
Михаэль Охайон смотрел на собеседника молча. «Тувье не склонен восторгаться природой, пейзажами», — вспомнил Михаэль слова Клейна.
— Куда вы хотите пойти теперь? — спросил Михаэль.
— Обратно в университет.
Плечи Тувье были опущены, всем своим видом он как бы хотел сказать: «Это единственное, что у меня есть в жизни».
— Итак, картина вырисовывается такая, — подвел итоги Михаэль на заседании следственной группы, пока Арье Леви недовольным жестом приглаживал ладонью волосы и вытирал пот. — Надо еще, правда, выяснить кое-какие подробности, в частности у специалистов-графологов, поскольку на почте не помнят, кто расписывался в получении посылки. Однако главный вывод, к которому я пришел, такой: Тирош убил Идо Додая. Мотивы убийства Тироша и Додая связаны, свидетельство этого — здесь, — он указал на пустую кассету, — история с заказом баллонов это проясняет. Не хватает лишь мотивов убийства, однако и тут есть направление поисков, хотя пока не совсем ясное.
— Что тут неясного, — презрительно бросил Леви, — ты же сам сказал, что у Додая был какой-то конфликт с Тирошем.
— Да, но в чем он состоял? — задался вопросом Бели-лати.
— Как вы это себе представляете? — спросил Эли Бехер. — Тирош зашел в кладовку и манипулировал там баллонами? А если бы его не убили, как бы он выкрутился? Мы ведь на него все равно бы вышли, о чем он думал? Где все его хитроумие?
— Есть вещи, которые невозможно объяснить. По-видимому, он считал свой замысел хитроумным. Так думает каждый убийца.