Так говорил тогда Тувье со свойственной ему прямотой и бескомпромиссностью.
Тувье в то время обожал Тироша до такой степени, что полностью ему доверился. Стал вхож в его дом.
— Да, да, я не отрицаю, но ведь есть и другое, — сказал Аронович. — Невыносимо видеть, как заискивают перед ним, увиваются вокруг него люди, как завораживает его дутое обаяние. Да, действительно, — с глубоким вздохом добавил он, — Тирош отличает хорошие стихи от плохих. Он действительно духовный отец молодых поэтов. Однако лишь в том случае, когда они ему нравятся. А если кто ему не нравится — да хранит его Господь от Тироша. Если он зачисляет какого-нибудь поэта в «середнячки» — тому остается лишь надеть траур и искать счастья в другой области. Однажды я был свидетелем того, как он припечатал одного несчастного стихотворца, причем сделал это с каменным лицом. «Вы не поэт и, судя во всему, никогда им не будете», — сказал ему Тирош. Так вот я и спрашиваю, господа, — по какому праву? Он что, пророк?
И тут, обращаясь к Тувье, Аронович заорал так, что капелька слюны долетела до Рухамы:
— Вы ни за что не догадаетесь, кому он это говорил!
И назвал имя довольно известного поэта, стихи которого никогда не волновали Тувье.
— А историю с сонетом вы слышали? — Аронович не ждал ответа, его просто невозможно было остановить. — После выхода первой книги Ехезкиэля тому организовали презентацию в подвальчике театра «Габима» в Тель-Авиве. Читали его стихи, говорили речи, потом все потащились в модное кафе. Так вот, господин, о котором мы говорим, предмет вашего обожания, Тирош тоже пошел туда. Ехезкиэль был просто счастлив.
И тут наш общий друг Тирош прочел вслух сонет Ехезкиэля, улыбнулся своей знаменитой улыбкой и заявил, что за рюмку коньяку он готов не сходя с места написать совершенный сонет — вот как этот, за пять минут. Люди вокруг заулыбались, и он действительно написал, но не за пять минут, а за две — два сонета по всем правилам, и все признали, что они ничуть не хуже стихов Ехезкиэля. Представляете? И ради чего? Чтобы удивить тех, кого он называет «поэтишки».
— Прямо там написал? — спросил Тувье с неподдельным удивлением.
— Ну да, прямо там. И ты полагаешь, что он достоин обожания? Это ведь все — декадентство!
Тувье глубоко вздохнул и стал объяснять Ароновичу, что Тирош обладает способностью глубоко анализировать явления. Смелость, с какой он высказывает свои мысли на семинарах, смелость, с какой он критикует «священных коров» и называет имена, от которых любой другой преподаватель отмежевался бы, — все это не может не вызвать уважения.
— А приток студентов на его лекции, — продолжал Тувье, — и его всегда оригинальный взгляд на многие явления — всего этого невозможно отрицать.
Тувье встал приготовить еще кофе.
— Все это театр, театральщина, — возразил Аронович.
— Это не важно, — ответил с кухни Тувье, — главное, что он — большой поэт, равный, пожалуй, Бялику и Альтерману. Даже Авидан и Зах мельче его по масштабу дарования, поэтому я готов простить ему все или, во всяком случае, очень многое. Ведь он — просто гений. А у гениев свои законы.
Тувье принес с кухни кофе и перешел к обсуждению вопросов, касающихся экзамена, к которому он готовился уже две недели.
Тогда Тувье первый год жил в Иерусалиме. Он попросил на работе годичный отпуск, чтобы прослушать курс Тироша в Иерусалиме, и этот отпуск превратился в постоянные занятия у Тироша на второй академической ступени.
Ароновича Тувье знал еще с тех пор, когда преподавал у себя в поселении. Затем Тувье переехал в Иерусалим, Аронович же все еще оставался внештатным преподавателем, мелкой сошкой и стремился получить штатную должность. К Тувье он относился покровительственно, по-отечески, и Тувье охотно ему в этом подыгрывал.
После выступления Тироша на семинаре с участием СМИ должен был выступать Тувье.
Рухамы не было дома, когда он поехал на семинар, но она была уверена, что он не переоделся. Его тенниска открывала худые бледные руки и едва прикрывала живот. На лбу Тувье были видны капельки пота и тонкие пряди бесцветных редких волос.
За ним должен был выступить Идо Додай, один из молодых преподавателей кафедры. Его диссертация, которую он выполнял под руководством Тироша, внушала большие надежды.
Рядом с Шаулем Тирошем, в который уже раз думала Рухама, Тувье выглядит как скромный вариант Санчо Пансы. Хотя и Шауль, конечно, не Дон Кихот. Даже голос, думала она с отчаянием, подчеркивает огромную разницу между ними.
Голос ее мужа Тувье, который выступал сейчас по теме «Что такое хорошая поэзия?», был высоким и ломким, с налетом пафоса. Он читал известные стихи Шауля Тироша «Случайное путешествие к могиле моего сердца».