В 20:05, повторив пять-шесть раз, что ей пора уходить, миссис Грин, наконец, распрямила больные ноги, приготовившись двигаться и попутно поясняя, как ухаживать за ее хризантемами. И вот, после милостиво краткого рассказа о последнем посещении ортопеда, миссис Грин оставила палату, едва переступая своими многострадальными ногами.
Неожиданно, исполнявшая у постели отца свои родственные обязанности Кристин Гринэвей, обернулась и на пару мгновений их взгляды встретились: ее – с улыбкой понимания, Морса – полный беспомощной неподвижности, как у выброшенного на берег кита.
Как раз, когда миссис Грин поднялась уходить, один из одетых в белое консультантов, сопровождаемый дежурной сестрой, решил уделить десять минут времени Гринэвей-отцу, а после этого несколькими приглушенными репликами доверил прогноз его здоровья Гринэвей-дочери. А для Морса эта пауза в расписании вечера начала становится почти такой же сводящей с ума, как и ожидание завтрака в отеле из сериала «Башни Фолти»[16].
После этого пришел Льюис.
Не было до сих пор случая, чтобы Морс был так разочарован появлением своего сержанта. Но он сам поручил Льюису забрать почту из квартиры и теперь получил несколько конвертов и два сообщения. Туфли (его вторая пара) были уже готовы, и он мог их получить на Гроув-Стрит; талон на автомобиль нужно было сменить в последующие двадцать дней; невозможно дорогая книга «Распространение классических рукописей» ожидала его в книжном магазине «Оксфорд Юниверсити пресс»; счет от водопроводчика за починку сломанного крана, все еще не был оплачен; общество любителей Вагнера пожелало осведомиться, не хотел бы он поучаствовать в лотерее, а Питер Имберт приглашал его на уикэнд в следующем году на симпозиум в Хедене прочитать лекцию о преступности в малых городах. Обычная корреспонденция: она более-менее отражала как в зеркале его жизнь – половина была в порядке, а другую половину хотелось бы забыть.
В 20:23 по больничным часам, Льюис спросил, есть ли еще что-нибудь, что он мог бы сделать.
– Да, Льюис. Прошу вас, идите. Я хочу, чтобы у меня осталось пять минут на… – Морс кивнул неопределенно на кровать Гринэвея.
– Ну, если вы этого желаете, сэр, – он медленно поднялся на ноги.
– Точно этого желаю, Льюис! Я ведь только что сказал об этом!
Льюис вытащил из пакета большую гроздь белого винограда без косточек (2,5 фунта за килограмм).
– Я… мы… мы с женой решили, что может быть вам понравится, сэр.
Он вышел, и в ту же секунду Морс осознал, что никогда не простит себе эту монументальную неблагодарность. Но, nescit vox missa reverti.[17]
Двумя минутами позже прозвенел звонок, и перед уходом Кристин приблизилась к постели Морса и подала ему шесть больших листов.
– Надеюсь, что это поможет вам в работе.
– Я вам так благодарен. Как… как жаль, что мы не успели…
– Не беспокойтесь. Я вас так понимаю, – ответила она. – Ведь вы мне скажете, если моя помощь потребуется вам еще раз?
– Видите ли… может быть, если мы …
– Давайте, уходите, пожалуйста! – Голос дежурной сестры, которая прошла мимо кровати, прозвучал для него почти также неприятно, как голос Несси.
– Я вам бесконечно благодарен, – изрек Морс. – Правда! Как я сказал…
– Да, – ответила тихо Кристин.
– Вы завтра придете? – быстро спросил он.
– Нет – завтра, нет. Завтра в библиотеку прибывают какие-то гости из Калифорнии.
– Давайте, уходите, пожалуйста!
Миссис Грин, сержант Льюис, Кристин Гринэвей – все ушли; столик с лекарствами уже привезли в отделение и сестры отправились в свой очередной тур с измерениями и раздачей таблеток.
А Морс чувствовал себя ужасно расстроенным.
Только в 21:20 он, наконец, облокотился на сложенные горкой подушки и просмотрел по-быстрому ксерокопии материалов, которые нашла для него Кристин. И вскоре, счастливый, погрузился в чтение, а его меланхолия мигом испарилась.
Глава четырнадцатая
В те времена быть живым само по себе было достижением, ибо многие выжившие могли вспомнить своих братьев и сестер, не переживших рождения, младенчества или детства.
Документы, которые развернул Морс, были как раз того вида (в этом он не сомневался), какой считался удовлетворяющим самым современным требованиям, согласно которым учебные программы в старших классах должны основываться на аутентичных материалах. Что же касается Морса, то для его «отлично» по истории не требовалось ничего более, чем половинчатые представления о первых моделях сеялок и других сельских приспособлениях в конце XVIII века. Поэтому для него было истинным удовольствием читать подобные документы. Особенно волнующим ему показалось предисловие к изданию «Справочник и руководство по страховому делу – 1860 год» (Господь, благослови девушку! – она даже нашла точный год), в котором анонимный автор декларирует свою личную решимость служить в этой «юдоли слез» настолько долго, насколько это возможно.