Да! Именно этот тип комментариев в течение всего времени не давал покоя его чувству справедливости. Как полицейский Морс имел только основные познания по английскому праву, но он был пламенным приверженцем презумпции невиновности, пока не будет доказано противоположное. Это было основным принципом не только действующего правового порядка, но и естественной справедливости…
– Вам удобно? – спросила Эйлин, автоматически расправляя складки на простыне.
– Я думал, что ваша смена закончилась.
– Как раз ухожу.
– Вы меня балуете.
– Любите читать, не так ли?
Морс кивнул:
– Иногда.
– Но больше всего любите чтение?
– Ну, предполагаю, что иногда больше люблю музыку.
– Значит, если читаете книги и магнитофон включен…
– Я не могу наслаждаться обеими вещами одновременно.
– Но больше всего любите эти две вещи?
– Если исключить ужин при свечах с женщиной вроде вас.
Эйлин зарделась, щеки ее порозовели.
Прежде чем Морс заснул в этот вечер, рука его скользнула в ночной шкафчик, он налил себе немного скоча; и пока смаковал его, мир неожиданно показался ему не таким уж плохим местом…
Когда он проснулся (точнее был разбужен) на следующее утро (в воскресенье), он изумился тому, что потратил столько времени, чтобы прозреть одну очевидную истину. А обычно скорость его мыслительных процессов не отставала от световой.
Глава двадцать шестая
А в Книге Жизни, на одной из ее темных, нечитанных страниц значится такой закон: гляди и гляди себе девятьсот девяносто девятижды, но бойся тысячного раза: не дай Бог увидишь впервые.
То же самое имеет значение и при разгадывании кроссвордов, не так ли? Вы сидите и размышляете все больше и больше над каким-то непонятным вопросом и не можете ничего придумать. Отдвиньтесь, однако, назад! – и еще подальше! – и ответ сам возвестит о себе с насмешливым торжеством. Те туфли, разумеется… туфли, на которые он долго взирал и которые, в сущности, не видел.
Морс дрожал в ожидании окончания утренних процедур, так ему хотелось перечитать еще и еще раз историю полковника. Он хотел медленно и с наслаждением возвратиться к отдельным местам – он всегда так делал в детстве, когда методично выедал яичный белок, пока не оставался только золотой круг желтка, в который он в конце с расчетливой точностью макал жареный картофель.
Как точно это было сформулировано в деле? Да, кивнул Морс: когда Чарльз Франкс посмотрел на тело, он его опознал, как бы ужасно оно не было обезображено, по маленькой родинке за левым ухом своей супруги, метке, о которой могли знать только родители или любовник. Или мошенник. О, Боже! Неужели вообще когда-нибудь до этого в английских судах проводилась идентификация трупа на основании настолько незначительного доказательства? Это не только слишком незначительный физический недостаток в месте, где никто не подозревал о его существовании, недостаток, который существовал на голове Джоанны Франкс, только потому что существовал в голове ее нового супруга! О, эта отметина была, конечно, очень кстати! Доктор, следователь, полицейский инспектор, те женщины, которые обмывали покойницу и те, которые переодевали для подобающего христианского погребения – так много свидетелей, которые могли бы в случае необходимости подтвердить наличие этого дефекта на таком красивом некогда лице! Но кто бы подтвердил, что это лицо Джоанны? Супруг? Да, он свое слово сказал. Но единственные другие, которые могли бы об этом знать, родители – где были они? Очевидно, что они вообще не сыграли никакой роли в процессе над лодочниками в Оксфорде. Почему? Неужели ее мать была так погружена в скорбь, что не смогла дать показания? А была ли она вообще жива во время процесса? Однако отец ее был жив, не так ли? Страховой агент…