Морс мысленно вернулся к главному вопросу, который пытался втолковать своим воображаемым судебным заседателям. Ни один суд не принял бы настолько одностороннюю идентификацию без доказательства, которое подкрепляло бы ее, но было кое-что (Морс снова нашел точный пассаж): утверждение, основанное на туфлях, впоследствии найденных в каюте «Барбары Брей», которые до миллиметра совпадали с очертаниями ног мертвой женщины. И так дело ясное: во-первых, туфли в каюте принадлежали Джоанне Франкс, во-вторых, их носила утонувшая женщина, следовательно, в-третьих, утонувшей женщиной была Джоанна Франкс – ЧТД (что и требовалось доказать.) Даже Аристотель остался бы доволен таким силлогизмом. Неопровержимо! Все три утверждения – правдивы как вечные истины. В таком случае обувь должна принадлежать женщине, которая утонула. Но… но если первое утверждение неверно! Если это туфли не Джоанны? Тогда неумолимым должно быть умозаключение, что то, что было найдено плавающим лицом вниз в «Канале Герцога» в 1859 году, не было телом Джоанны Франкс.
Момент, Морс! (Голос обвинения прогремел оглушительно ему в ухо.) Хорошо! Идентификация трупа, как она была представлена, каковой и была в сущности, может быть выглядит немного неубедительно. Но есть ли у вас какая-нибудь причина, ставящая под сомнение такую идентификацию? И голос, который мысленно отвечал за Морса – его голос, – был тверд и полностью убедителен. И если позволят мои многоуважаемые коллеги, теперь я приступлю к точному описанию событий, случившихся между тремя и пятью часами утра в среду, 21 июня 1859 года.
Джентльмены! Мы, те кто занимается воспроизведением как самого процесса, так и установлением причин преступления, часто мучаемся из-за одной и той же навязанной нам мысли: нечто случилось, и при том определенным образом. Стройная гипотеза, рассматривающая вероятности, ничто в сравнении с простой физической правдой действительно случившегося в то время. Только если… только если, скажем, мы могли бы увидеть все, увидеть все так, как в действительности и случилось! Господа, я намерен рассказать вам…
Продолжайте! – сказал судья.
Глава двадцать седьмая
Стоя слева от двери в каюту в передней части баржи, она видела обоих. Любой репортер наверняка описал бы, как у них изо рта текут слюни, или как их тошнит, самое меньшее, что спят, издавая сильные звуки храпа. Но в тот момент Джоанна отметила самый простой факт, одно совсем не драматичное обстоятельство: оба заснули – Олдфилд и Массен – и только легкое движение застиранного коричневого одеяла, которым они были укрыты, выдавало их прерывистое дыхание. Пьяные? Да, очень пьяные, но сама Джоанна позаботилась об этом. Не то чтобы их нужно было долго убеждать, важно было сделать это в походящий момент… Она мрачно усмехнулась и посмотрела на маленькие серебряные часы, которые старательно берегла и носила – подарок отца на 22-ой день рождения, когда он ожидал получения нескольких гонораров от Лондонской службы выдачи патентов. И сейчас она стискивала в ладони драгоценные часы, как будто они были талисманом, от которого зависел успех предстоящего начинания.
Время от времени она тихо разговаривала с ним – очень тихо – с работящим, глупым, прыщавым подростком, который стоял рядом с ней у входа в каюту. Его левая рука лежала на румпеле, выкрашенном в красные, желтые и зеленые полосы, его правая рука (и она сама поместила ее туда) ласкала ее грудь в вырезе платья. В двадцати пяти метрах перед баржей конь (достаточно хороший) сейчас ступал тяжело и медленно; деревянные оглобли сильно стягивали его бока, когда он двигался вперед по дороге. Время от времени слышался плеск воды, бьющейся о борта «Барбары Брей», которая устремлялась в ночи все дальше на юг.
Джоанна быстро глянула назад на плетеную ограду, отделяющую корму узкой лодки от берега.
– Подведи ее еще немного поближе, Том! – прошептала она, когда лодка вошла в поворот при Трене, за деревней Хентен. – И не забывай о нашей маленькой сделке, – добавила она, поднимаясь на ограждение лодки, в то время как Вутон плавно маневрировал, чтобы подвести ее поближе к правому берегу.