Теперь же он принял мысль, которая ему уже казалась своей: всё дело в национальности авторов. И как-то незаметно из слушателя не редких собраний творческой интеллигенции превратился в активного оратора и организатора этих встреч.
Нельзя сказать, что эти собрания проходили в обстановке взаимопонимания. Случались конфликты, порой острые.
Как-то раз, — именно тогда выступление Эвальда приметили, -
выступал молодой поэт-полукровок. Он начал доказывать, что единение национального и русского искусства — благо для обеих сторон и, в первую очередь, для культуры малого народа. Ибо перевод наших произведений на русский язык делает наши творения доступными многим миллионам людей и неизмеримо упрощает путь к переводу на другие языки мира… Юнца оборвали, не дали ему закончить и развить мысль. Яркое же взволнованное выступление Эвальда своей эмоциональностью и решительностью привлекло внимание и одобрение председателя собрания — уважаемого господина Петерса.
В своём кругу они уже давно не употребляли уравнительного слова "товарищ".
Господин Петерс похвалил истинного патриота Хартса, а в конце собрания, доброжелательно взяв его под руку, пригласил к себе домой "на кофе".
Там был не только кофе.
Серьёзные и немолодые незнакомые Эвальду люди курили сигары, пили бренди и мартини. Говорили тихо и внушительно…
…Вскоре Эвальд Хартс стал заместителем руководителя пока негласной организации " Воссоединение".
С тех пор прошло более пяти лет.
Республика стала самостоятельным государством. Союз сограждан — "Воссоединение" — легальным, а Эвальд — его руководителем.
Хартс сидел в своём кабинете, отделанном, как стало принято говорить в "евростиле", хотя, видит Бог, никто не в состоянии определить, что же это такое?
Он тоже теперь курил сигары, тоже говорил негромко и уверенно.
Принимая посетителей и давая им поручения, он, если признаться самому себе, не всегда понимал смысл своих распоряжений, но никогда не ошибался в их формулировках. Ничего странного в этом не было, так как Хартс в подобных ситуациях передавал указания господина Петерса, об истинной роли которого и сфере деятельности только догадывался…
Поэтому, когда Петерс изредка приглашал его к себе (годы прошли, а подобных встреч было — по пальцам сосчитать), Эвальд всегда волновался.
Квартира Петерса располагалась на втором этаже старинного дома, совсем недалеко от площади Виру. В советские годы здесь на этаже было три квартиры. Сейчас их случайных обитателей переселили, куда бог послал, квартиры объединили и теперь апартаменты господина Петерса состояли из девяти или десяти комнат, сколько их — Эвальд не знал, отреставрированы и поражали воображение обилием лепнины и тусклой старинной бронзы.
Откровенно говоря, те комнаты, в которых Хартсу приходилось бывать, казались ему не слишком….ну, как сказать, не слишком уютными. Но умом он понимал, что убранство комнат — это символ вернувшейся законной власти, символ значимости хозяина, его богатства и, хотя он не знал, как ещё выразить свои ощущения, но всё это производило на него огромное впечатление.
Петерс не был многословным, но однажды обмолвился, что его детские годы прошли в такой же квартире и даже на этой же улице, но его дом снесли оккупанты, когда расширяли дорогу, приспосабливая её для возросшего количества транспорта. Конечно, можно было не расширять, а въезд в этот район ограничить, разрешив его только здесь живущим господам, но тогда это создавало неудобства для других граждан.
Эвальд соглашался, что это — уже другие принципы справедливости. Сам он жил в многоэтажке современной постройки, и входя в подъезд дома господина Петерса, всегда испытывал стеснение…
…Квартиру свою Хартс получил ещё при советской власти, когда вернулся после окончания университета. Получил как молодой специалист и был очень доволен. Теперь — время другое. И он сам теперь, господин Хартс, другой человек, у него другие мерки оценки. Откровенно говоря, только регулярные посещения длинноногой Эльзы и скрашивают его холостяцкий "неуют"… А так, — ширпотреб. Жить удобно и никакой индивидуальности. То ли дело квартира господина Петерса!
В этот раз Петерс был один и явно раздражён.