Шум в зале стоял такой, что Мессалье его еле расслышал. Подошел один из охранников.
— Что делать, шеф?.. Многим уже удалось уйти… Наши, конечно, растерялись немного… Некоторые из оставшихся начинают беситься… Мне кажется, лучше всех выпустить… В зале же более тысячи человек. Если каждого осматривать да устанавливать личность, представляете, когда мы закончим? А главное, что это даст? Наверняка преступник…
— Погодите! — прервал его комиссар.
Он хорошо сознавал, в какое попал положение, но привык быстро принимать решения.
— Предупредите директора… Пусть скажет зрителям несколько слов… Правду скрывать незачем, но и драматизировать не надо… Рана неопасная… Вдруг кто-то что-то видел или хочет сообщить… Почем знать?.. Пусть этого человека немедленно проведут на сцену.
— А что делать со зрительным залом?
— Немедленно освободить помещение! А тех, кто будет сопротивляться, пусть забирают в участок…
Он вернулся к раненому. Врач опустил рубашку. Стал вытирать носовым платком окровавленные руки.
— Жить будет? — тихо спросил Мессалье.
— Смотря где застряла пуля… Во всяком случае, где-то совсем близко от сердца.
Комиссар опустился на колени, осторожно приподнял промокшую рубашку и осмотрел рану.
— Калибр небольшой, — сказал он. — Скорее всего, 6,35… Стреляли из зала; из первых рядов, наверное… Но от занятых мест до микрофона не меньше двенадцати метров. Попасть с такого расстояния из револьвера калибра 6,35 — просто невероятно!
Он поднялся, озадаченный, увидел двоих полицейских с носилками. Директор зала, Беллем, тронул его за рукав.
— Господин комиссар… В зале присутствуют известные люди… Их так запросто не выпроводишь… И кроме того, друзья Криса…
— Хорошо, — согласился комиссар. — Пусть соберутся в фойе. Я к ним сейчас выйду.
Подбежал офицер полиции.
— Шеф… Что делать с теми, кого мы заперли за кулисами?
— Освободите… Нет, подождите… Большинство из них хорошо знают парня… Лучше их допросить сейчас же… Скажем, через пять минут.
— А где?
Комиссар поискал глазами Беллема, но тот уже исчез со сцены. Двое агентов уносили на носилках раненого.
— В дирекции, — решил Мессалье. — Да! Мне нужен Лартиг.
— Я здесь, шеф.
Мессалье обернулся.
— Отличная работа, — сказал он. — Углядеть за залом как следует не можете! Кажется, я дал вам достаточно людей!
— Мне очень жаль, шеф. Но они как взбесились. Все прыгают, со всех сторон кричат. Тут уж не знаешь, за кем смотреть.
— Но стрелявший все-таки должен был подняться, чтобы точнее прицелиться.
— Не обязательно. А потом, они почти все слушали стоя. И размахивали руками! Разве тут углядишь?.. Уверяю вас, мы очень старались.
— А звук выстрела? Никто, естественно, ничего не слышал!
— Стоял такой гвалт: кто мешками хлопает, кто кричит, кто аплодирует! На звуки мы и внимания не обращали!
— Пишите отчет. И не ждите благодарности.
— Да уж знаю.
— Мне тоже радоваться нечему, — добавил Мессалье, сердито сунув руки в карманы.
Комиссар выглянул из-за занавеса. Зал быстро пустел, За его спиной заканчивала работу оперативная группа. Возле микрофона остался лишь нарисованный мелом силуэт да несколько бурых пятен. Ни малейшей зацепки! Преступник понял лучше полиции, что в толпе перевозбужденных фанатов он ничем не рискует. Но он забыл: если человек убивает одного за другим композитора, импресарио и певца, значит, он и сам принадлежит к тесному мирку эстрадной песни. Следовательно…
Мессалье не был гением следствия, но он работал настойчиво и методично. И кое-что в его активе все же имелось: прежде всего, отпечатки пальцев. Они не принадлежали ни одному из тех, кто был на учете в уголовной полиции, но рано или поздно могли сыграть свою роль… И потом, существовало еще анонимное письмо! Пришло время им воспользоваться.
Мессалье задержался на минуту в фойе, попросил остаться всех, кто знал Криса Марешаля. Он намерен с ними поговорить. На улице все еще не расходилась толпа зевак, но напряжение спало. Полиция взяла ситуацию под надежный контроль.
Зато свидетелей не оказалось. Ни одного. Мессалье расположился в кабинете Беллема. Малыш Ламбертини был у него за секретаря.
— За кулисами много народу? — спросил он, прикуривая первую сигарету.
— Человек пятьдесят… танцовщицы, гримеры, техники… И все, как ни странно, настроены против нас.
— Я могу их понять, — буркнул комиссар.