— А вы убийцу, злодея этого ищете? — спросила она, чуть понизив голос, после короткой паузы. — Найдите, найдите злодея, очень прошу вас, молодые люди! Если расходы какие-то потребуются, обращайтесь: я, хоть небогата, но кое-какие средства имею. Да и стекляшки эти с собой, на тот свет, не заберу. Красивы, шельмы! — она дотронулась старческими скрюченными артритом пальцами до длинной изящной грозди бриллиантов в своем ухе. — А ведь, говорят, уголь это – и только. Покойной моей племяннице внучатой назначались в наследство, Катюше. Да вот ее, юной совсем, сколько уж годов нет, а я, старуха, все живу…
— Ну, как я понимаю, Анна и Анастасия тоже ваши внучатые племянницы, — сказал Глюк.
— Эти-то? — старуха усмехнулась. — Да вроде бы так, но вы только гляньте на них – гусыни! А Катюша была лебедушка…
Софья Матвеевна примолкла, задумавшись – как видно, погрузилась в воспоминания.
Феликс Францевич, косясь на Квасницкого — тот, собираясь уже уходить, на прощание, завернул такой длинный и витиеватый комплимент, что выпутываться приходилось жестами и мимикой: помахиванием рук, прищелкиванием пальцев и причмокиванием сочных ярких губ, — так вот, Феликс Францевич осторожно кашлянул и сказал:
— Нам пора, пожалуй…
Полоцкая тоже взглянула на Квасницкого, усмехнулась.
— Порасспрашивать хотели? А порасспросúте — завтра, к примеру, я в городе буду. Давненько я свиданий молодым людям не назначала…
Разговор 4
— А полицмейстер-то, между прочим, госпожу Новикову подозревает, Елизавету Александровну, — многозначительно, вполголоса сказал Квасницкий, когда чугунные ворота с геральдическими когтистыми зверями выпустили друзей на пыльную и тенистую Длинную улицу. Обтрепанные личности, слонявшиеся поодаль, направились было к ним, но резко остановились, развернулись и разбрелись кто куда – должно быть, это были газетные репортеры, узнавшие в Квасницком конкурента: будет он давать им информацию, как же!
— А откуда вы, спрашивает, — продолжал Квасницкий еще тише, — узнали, что гувернантку душили? Доктор Блюм, говорит, вам этого сказать не мог…
— А откуда вы, господин Квасницкий, про то осведомлены? — спросил сердито Згуриди. — Подслушивали в кустах?
Довольный Квасницкий захихикал:
— Как можно! Просто услышал, прогуливаясь по саду – они таки довольно громко кричали.
— А меня гораздо больше интересует, что ответила госпожа Новикова, — заметил Глюк.
Глава 4
А ведь и действительно, откуда было госпоже Новиковой знать про то, что несчастную гувернантку пытались задушить?
По словам прислуги, госпожа Новикова и вниз-то сошла, когда уже доктор Блюм приехал, и к телу мадемуазель Рено не подходила.
Но в разговоре с околоточным надзирателем обмолвилась, де "зверски душили" бедняжку.
Уж не приложила ли Елизавета Александровна свою белую пухлую ручку к преступлению?
Или же была его свидетельницей?
Или же была о нем осведомлена – но кем, не преступником ли?
Приблизительно так рассуждал полицмейстер, и потому нанес повторный визит на дачу Цванцигера – поговорить с госпожой Новиковой. Все-таки состоятельная помещица; не тащить же ее в полицейское управление или, того хуже, в участок!
А, пожалуй, лучше бы было притащить: казарменные голые стены, решетки на окнах, самый дух присутственного места ("казенного дома"), возможно, подействовал бы на Елизавету Александровну, и получился бы разговор — потому что на даче, в беседке, разговора не получилось, а получилась сплошная истерика.
Конечно, полицмейстер не сразу задал вопрос, подслушанный дошлым и ушлым Леней Квасницким. Вначале он изгнал из беседки означенного Квасницкого, сделав ему последнее предупреждение: ежели он, Квасницкий, не перестанет совать нос не в свое дело, и ежели в "Вестнике" ли "Юга", в "Коммерсанте" ли появится хотя бы еще одна статья о расследовании данного преступления – пусть Леня пеняет на себя, но обе газеты будут закрыты.
Леня, конечно, поерепенился, посопротивлялся: де, зажим бизнеса, по карману бьете! Какие же будут у газеты доходы, если в этой газете читатели не смогут найти животрепещущую информацию?
— А вы печатайте животрепещущую информацию о биржевом курсе да о ценах на пшеницу, как вашим серьезным изданиям и положено, — сказал полицмейстер и усы его запрыгали, а челюсть задвигалась.
Квасницкий, при столь явных признаках крайнего полицмейстера недовольства, удалился. Правда, недалеко: в ягоднике он сорвал несколько красных кислых смородин и уронил свой роскошный золотой портсигар, постаравшись угодить в самую гущу куста. Теперь у него был повод встать на четвереньки и под прикрытием поиска портсигара услышать разговор, оставаясь незамеченным.