Константин Аркадьич поднялся, щелкнул каблуками:
— С вашего разрешения удаляюсь.
Новикова отняла от лица платок и удивленно взглянула на него.
— Да кого же еще прочих вам расспрашивать? Прислугу вы уж всю допросили, мне Маша сказала, с фройляйн Розы вам толку не будет, если только вы по-немецки не знаете, потому что она ни единого слова по-русски не говорит; вот господина Горохова разве что?
— И господина Горохова обязательно, и с вашими детьми побеседовать надобно бы. Дочери ваши и сыновья уже вполне взрослые…
— Ну уж нет, я вам как мать своего разрешения не даю! Только детей моих в эту историю не впутывайте!
— Покойная, Елизавета Александровна, была их гувернанткою. Могла обмолвиться словом, может, даже поделилась с воспитанницами своими – отчего-то занесло же ее на огород! Амурные дела подозревать здесь вряд ли уместно, однако непонятно-с…
Новикова вскочила из кресел. Лицо ее покрылось красными пятнами, и, пожалуй, теперь она выглядела на все свои уж немаленькие – под сорок – годы.
— Только в моем присутствии! — заявила она. — Для детей немалое потрясение все, нынче здесь произошедшее, и полиция, и дознание, и все, все…
Она позвонила.
— Маша, пригласи сюда барышень, и немедля…
— Барышни с фройляной и Софьей Матвеевной изволили пойти на прогулку, к морю. Нешто послать за ними?
— Не надо. А мальчики?
— На веранде, со студентом занимаются…
— Пойдемте, За… Заславинский.
Константин Аркадьевич на этот раз барыню поправлять не стал.
На веранде, на большом столе раскиданы были книги и тетради. Мальчики сидели по двум сторонам стола, один клевал носом над книгами, другой — над раскрытою тетрадкой. Студент Горохов расхаживал взад-вперед по дорожке между цветочными клумбами перед верандой.
Как получалось у них учиться в такой обстановке, Константин Аркадьич понять не мог: цветы, пчелки жужжат, шмели всякие; виноград, веранду увивающий, сонно так листочками колышет; полное расслабление и дремотный покой. Да никакая наука в голову не полезет!
Но – не нашего это ума дело, а нашего ума дело – преступление и все, с оным связанное. Потому Константин Аркадьевич внимание сосредоточил на студенте, заспешившем к ним по дорожке. Довольно – для студента – упитанный молодой человек, вполне обыкновенного внешнего облика, только что усы с бородкою: но то, должно быть, чтобы старше казаться, для авторитету. Лицо круглое, румяное, взгляд с поволокою, так что на политического не похож: политические все больше тощие, сутулые и глаза у них дьявольским блеском горят. Однако же кто их, политических, разберет; а у него, Константина Аркадьича, дело нынче вовсе уголовное. До студента свой черед дойдет, пока же Константин Аркадьевич обратил взор к мальчикам.
Пасынки госпожи Новиковой, семнадцати с половиною годов Алексей и пятнадцати с тремя месяцами Николай показались Константину Аркадьевичу рыхлыми и вялыми. Оно конечно, на такой жаре кого хошь разморит, еще и в таких расслабляющих душу условиях. Но нет, эти от природы были рыхлы: толсты, и у обоих уже животики, как у солидных людей. Ничего опять же не видели, ни о чем опять же не слышали и вообще с мамзелью редко общались – она больше с девчонками занималась, а с ними только французским языком. А ночью мальчики сначала некоторое время повторяли свои уроки, а потом легли спать.
— А вы, господин Горохов, тоже с ними были? — обратился тут неожиданно Константин Аркадьевич к главному своему подозреваемому.
— Никак нет, господин околоточный надзиратель, — в тон ему, что Константин Аркадьич почел за дерзость, ответил студент. — Имею твердое убеждение, что юноши их возраста должны приучаться к самостоятельности. К тому же я им не гувернер, а учитель, мое дело передать им знания, но никак не следить за соблюдением распорядка.
Слова эти выговорив, студент покосился на госпожу Новикову, отвернувшуюся с таким видом, словно бы их, слова эти, она не слыхала. Константин Аркадьевич не стал углубляться в дебри их (студента с хозяйкою) взаимоотношений, но продолжал спрашивать:
— Так чем же вы изволили заниматься? Книжки читали? По саду прогуливались?
— С книжкою сидел в саду, в беседке. После туда же пришла мадемуазель Рено, и мы с ней немного поболтали.
Константин Аркадьевич даже затрепетал (внутренне) от такового признания. Поболтали! С погибшей!
— И о чем же, позвольте спросить, вы болтали с покойною?
— О том - о сем, — пожал студент плечами, — в основном о французской литературе. Я слабоват в языке, и мадемуазель Рено любезно предложила мне заняться моим произношением.