— Петр Иванович в прошлом году только эту дачку купил, у вдовы господина Маффенбайера, Гертруды Густавовны – она по смерти мужа имущество распродала, и к родителям в Берлин укатила. И то – детей не было у нее, по-русски так и не научилась, что ей тут? А купил Петр Иванович дачку, потому что прежнюю свою – в Аркадии – надумал перестроить; а как перестроит, так и обратно переберется. А дачку сдавать будет, или же дочке подарит – дочка его замуж собирается, за младшего сына князя Мергелиани – слыхали? Петр Иванович не то, чтобы доволен женихом…
— Акинфий Мефодьевич, нам больше прошлое господина Синявского интересно: откуда он, кто по происхождению, давно ли к нам в город перебрался, и где до того пребывал?
— Да он и не перебирался вовсе, он местный; папаша его известный был в прошлые годы жуир, проел-прогулял имение родовое на Волыни. А как был родовит и имел дальнее родство с Радзивиллами, то женился удачно, на племяннице Мавроди – про Мавроди, надеюсь, слыхали? Петр Янович единственный у них сын, к счастью, не в папашу-мота уродился, а с немалыми к негоциям способностями, кое-что, конечно, от мамаши унаследовал, да и дядя ему уделил толику состояния, но он его десятикратно умножил оборотами…
— Хорошо, а господин Цванцигер? — прервал нетерпеливо письмоводителя Глюк. — Он тоже местный?
Акинфий Мефодьевич почесал кончик длинного своего носа.
— Да нет, Генрих Михелевич из пришлых будет, из натуральных немцев. И из простых – на сыродельне господина Брейгеля, Карла Рудольфовича, которая в Йосиповке была – слыхали? – работал вначале обычным рабочим, потом в мастера выбился. Это с него у Брейгеля начали швейцарские сыры делать. А после, когда Карл Рудольфович помер, Цванцигер на его дочке женился – Людвиге Карловне тогда уже к тридцати подкатывало, засиделась в девках. А состояние у нее было немаленькое, Карл Рудольфович накопил, и Генрих Михелевич уже больше у чанов, конечно, не трудился. Прикупил вначале сыродельню у Цебрика, потом… А, вот и Константин Аркадьевич!..
— Да, — сказал Глюк. — Спасибо вам большое, Акинфий Мефодьевич.
Какое-то время ушло, конечно, на приветствия, на обсуждение новостей, с которыми околоточный еще не был знаком; потом все трое – Акинфия Мефодьевича оставили, разумеется, в участке – отправились на Цванцигерову дачу.
По пути Константин Аркадьевич, пыхтя и отдуваясь – не поспевал за молодыми и длинноногими Глюком и Квасницким – рассказал, что вечером двадцать девятого (на Петра и Павла) Синявский, Петр Иванович, справлял именины, на которые званы были и Захаров с супругою, и Цванцигер, и госпожа Новикова, и госпожа Полоцкая, Софья Матвеевна. Софья Матвеевна, как мы знаем, имела билеты в оперу, потому приглашение отклонила. А госпожа Новикова, отговорившись переживаниями по поводу смерти мадемуазель Рено и связанными с оной полицейскими разбирательствами, просила себя извинить. А Захаровы были, был и Цванцигер, но недолго; еще задолго до полуночи, отговорившись недомоганием Людвиги Карловны, оставшейся в городе, уехал. В собственном экипаже, коим правил сам. Домой же, по рассказу горничной Цванцигеров, с которой господин Заславский водил знакомство, вернулся Генрих Михайлович под утро, и вышел из этого большой скандал: Людвига Карловна обвинила мужа в небрежении долгом и прочих грехах вплоть до прелюбодеяния. Имелось у Людвиги Карловны подозрение, что господин Цванцигер завел себе содержанку.
— Ага, — сказал Глюк. — Пожалуй, натуральные немцы не только из Германии к нам на жительство перебираются, а Константин Аркадьевич?
Константин Аркадьевич, ничего из этой фразы не поняв, только плечами пожал, с Леонидом Борисовичем переглянувшись.
На дачу пустили их беспрепятственно – что понятно, в сопровождении околоточного.
Глюк остановился на веранде.
Поставил свою тросточку в угол, обошел стол, покрутил головой.
Потом стулья вокруг стола принялся переставлять, расставил их несколько несимметрично, присел на каждый на пару минут, вскочил, обернулся к Квасницкому:
— Слушай, Ленчик, у ваших газет собственный корреспондент в Швейцарии имеется? Надо бы пару справочек навести…
Заславский даже подивился: в глазах у господина Глюка будто бы даже огонь пыхает, сам как бы даже выше ростом стал, в струночку вытянулся, и словно бы от напряжения дрожит.
— Теперь ты знаешь, кто злодей? – спросил Квасницкий.
— Догадываюсь…
Тут от ворот городовой кликнул околоточного:
— Ваш бродь! А хозяина дачи можно впустить? Просются!..
Глюк кивнул.
— Впусти, Нерода! — крикнул околоточный.
Ворота приотворились, в щель протиснулся и направился к дому по аллейке семенящими шажками невысокий толстенький господин, прилично одетый, с тросточкой. В левой руке.