— Вы рано распрощались с гостями и уехали будто бы домой, а на самом деле свернули в переулок. Или же обогнули квартал, и заехали в переулок с другой стороны? На самом деле не суть важно. Вы, привязав лошадь к кустам возле дачи мадам Штранц, вылезли из экипажа, взяли бидон с керосином и тихонько проникли в сад, открыв калитку своим ключом. Семена вы не боялись – бдительный Семен ночевал в участке. А помощник садовника, Константин Петрищенко особым рвением к работе не отличался, так что вы рассчитывали, что он будет дрыхнуть без задних ног, пользуясь отсутствием строгого своего дядьки. Но снова стечение обстоятельств, совпадение случайностей – не спали еще на даче. И виноваты были в этом вы сами, косвенно, конечно. Смерть гувернантки, отсутствие Семена позволили барышням Полоцким завести дружеские отношения с Костиком.
(Как вы понимаете, пока околоточный Заславский докладывал свои соображения полицмейстеру, Феликс Францевич успел перекинуться парой слов со Згуриди и Жуковским и узнал кое-что для себя новое – то, что мы с вами узнали прежде: о дружбе барышень Полоцких, точнее, Настеньки, с помощником садовника).
— Госпожа Новикова рано легла спать, — продолжал Глюк, — госпожи Полоцкой, Софьи Матвеевны, на даче не было. И девочки, пользуясь отсутствием контроля со стороны взрослых, я думаю, просто общались с новым своим другом… — Феликс Францевич отвернулся от Цванцигера-Бреммера и поглядел на Настеньку. — Разве не так, Анастасия Григорьевна? — мягко спросил он.
Настенька залилась краскою по самые кончики своих маленьких ушек.
И опустила головку.
Анна наклонилась к ней и что-то шепнула в ухо сестре.
Настя зажмурилась.
— Я даже больше скажу, — продолжал Глюк, — бутыль с керосином из-под носа у Парани увела именно Настенька. Думаю, что по наущению Константина. Чтобы обеспечить ночное освещение. В сторожке в карты играли? — вдруг спросил Глюк у Настеньки, тронув ее за плечико. — Или во флигеле с мальчиками?
— На конюшне… — прошептала Настенька.
— Дура ты, выдра! — закричала Анна,— ой, какая дура!
— Конюшня, как мне помнится, за сторожкой возле забора? То есть совсем с другой стороны от флигеля? — спросил Глюк.
— Ну, мы вначале во флигеле играли, а потом Алеша с Николенькой нас прогнали, и дверь заперли, а мы их тоже со своей стороны заперли, на замок, они стучались, а мы сидели в розовом кусту и смеялись. А потом они перестали стучаться, и тихо так было – мы чуть не заснули. Тогда мы отперли замок, и пошли на конюшню, — Настеньку прорвало, она не могла больше сдерживаться. — Костик нас учил играть в "очко", и в "тыщу", а потом он захотел на поцелуи играть – ну, чтобы кто проиграет, целовал того, кто выиграет, столько раз, сколько очей проиграл. А мы отказались, и убежали… А бутыль и правда я взяла, — сказала она, подняв на Глюка глаза. — Только Костик сказал, что ему немножко надо, только чтобы лампу заправить, а потом он вернет бутыль, и я ее на место поставлю, и никто и не заметит, что керосину убыло – бутыль ведь большая! А потом он принес бутыль пустую, и сказал, что керосин пролил. А мне страшно стало, и я бутыль эту подальше в саду бросила. А Костик сказал мне, что надо было в пруд кинуть, тогда бы комары, может, передохли бы… а они и вправду передохли бы?
— Не знаю, не думаю, — покачал головой Феликс Францевич. — Значит, вы навесили замок на дверь флигеля, и заперли его, а потом отперли? Вы точно помните?
— Это не я, это Аня отпирала.
К Анне вернулось прежнее ее равнодушие.
Она слегка пожала плечами и, едва размыкая губы, процедила:
— Точно.
Феликс Францевич повернулся к Цванцигеру-Бреммеру:
— Так почему вы убили мальчиков, Генрих Михайлович? Зачем вы заперли замок?
Цванцигер отнял от лица свои маленькие ручки:
— Nein, нет, я не делал это. Я не убивал, я не поджигал. Вы не можете это никак доказывать. Да, я говорил с Матильдой – она и правда моя жена, бывшая. Но не теперь, нет, мы расставались давно-давно, я не убивал тогда тоже, не только сейчас. Тогда тоже подумали на меня, а я сказал Матильде, что я ухожу, пока ошибка не прояснеет. Не станет ясная. Я не знаю, кто убил Трудхен, но подумали, что я – а это не я. Матильда сказал, что она не хочет быть моя жена, и что она будет Gesetz*****, искать развод по закону. И я думал, она его нашла, потому что называется мадемуазель Рено, а не мадам или фрау Бреммель. Она меня обманывала, когда говорила про развод!
Говорил Цванцигер-Бреммер громко, четко, и голос его не дрожал. Будто и не он всего лишь какой-то час назад плакал и пытался поцеловать Глюку руки, и сулил деньги, много денег – только чтобы Глюк не вез его к полицмейстеру!