Она снова вздохнула, еще полистала бумаги – первостепенной важности, несомненно, и встала из-за стола, направляясь к двери в кабинет Мута.
– Мадемуазель Захари, Одри, – произнесла она наконец. Перевела дыхание. – Ничего не пропало, как я уже говорила комиссару. Самый ценный предмет – ваза Галле, и она на месте.
– Вы уверены, что та же самая? – спросил он.
Секретарша рассмеялась.
– Конечно! И вообще, – добавила она, закатив глаза, – вазы Галле не столько стоят, чтобы вор платил за фальшивку. Я изучала историю искусства, – пояснила она, хотя никто не спрашивал.
Верлак промолчал, потому что понятия не имел, сколько может стоить ваза Галле. Он вспомнил, что видел их в Малом дворце в Париже, но даст ли себе кто-нибудь труд такую воспроизвести? Он лично думал, что они стоят кучу денег.
– Вы были на приеме вчера вечером?
– Bien sûr[7]. Я уже говорила комиссару и дала ему список гостей.
– Долго ли вы там оставались?
Мадемуазель Захари подбоченилась.
– Я? Где-то до одиннадцати вечера. – Голос ее слегка дрогнул, и Верлак это немедленно отметил. Или нервничает – или в чем-то виновата.
– И направились оттуда прямо домой?
– Нет. Мы с моим молодым человеком встретились в баре «Золя». Там засиделись далеко за полночь, а оттуда домой. – Снова ее голос чуть просел, и она добавила: – Ушли около двух ночи, можете спросить тех, кто там работает.
– А пост дуайена… какой там срок пребывания? Четыре года, пять?
Мадемуазель Захари засмеялась:
– Пожизненно. Но вряд ли его убили ради…
– Всего хорошего, – перебил Верлак, заканчивая беседу.
Не поблагодарив, он как можно медленнее вышел из ее кабинета. Терпеть ее присутствие он больше не мог, а некоторые ответы будут, как он надеялся, завтра к утру.
Обернувшись, он сказал:
– И моему сотруднику принесите кофе. С одним куском сахара. – Она хотела возразить, но он добавил: – Немедленно. А к завтрашнему заседанию будьте добры подготовить список профессорско-преподавательского состава, технических работников и аспирантов с контактной информацией по каждому. Очень полезны будут также фотографии. Да, и расписание занятий.
Мадемуазель Захари хлопнула по столу книгой, отчего молодой полицейский в коридоре ухмыльнулся до ушей.
«Ну и сноб!» – подумала она. Ясно было, что судья видит в ней малообразованную секретаршу, а не человека с дипломом по истории искусств. Вздохнув, она припомнила, что сегодня суббота – еженедельный визит к родителям. Смотреть, как они воркуют над идеальным младенцем старшей сестры Лиз и волнуются, хватает ли Лиз и ее мужу (оба врачи) времени поспать. Про Мишеля, ее молодого человека, они никогда не спрашивают, и хватает ли у нее времени поспать и достаточно ли она ест, тоже их не интересует. Зато сегодня ей будет что им рассказать интересного. Новый зубик у младенца – это начисто проигрывает убийству.
Родители сожалели, что она не стала продолжать обучение, это она знала, но упустить работу с полной занятостью в Эксе – это было бы безрассудством. К тому же ей нужны деньги: Мишель мало зарабатывал официантом, а работа в университете гарантировала нахождение в своей среде. Мишель уж точно не интеллектуал, но они созданы друг для друга. Работа на дуайена имела свои преимущества, и она не хотела, чтобы его сменили, кто бы ни был преемником.
Мадемуазель Захари села, провела руками по стеклянному прессу для бумаг, который ей подарил дуайен на день рождения, и поняла, что ей будет не хватать этого старого дурака.
Верлак вышел в ранний вечер и начинающуюся морось. Пусть мадемуазель Захари и красавица, подумал он, но эта едкая манера разрушает любое обаяние, если таковое у нее окажется. Она нелюбима – или не способна любить? А полицейская на лестнице, похожая на танцовщицу? Любящая.
Верлак вспомнил о сегодняшнем утре в отеле. Его терзало чувство, будто он сделал что-то не так.
Вдали зазвонили колокола Сен-Жан-де-Мальт, и он пошел своей дорогой, плотнее запахнув воротник.
Глава 7. Неловкий момент у Сильви
Этот номер больше всей моей квартиры!
– Вряд ли, – покачала головой Марин.
– Преувеличиваю, конечно, но кровать огромная.
На нас троих вполне места хватит!
Сильви Грасси взбила подушку и легла на нее, заложив руки за голову.
– А я в серединке! – воскликнула ее девятилетняя дочь Шарлотт. – Как мне повезло!
Шарлотт Сильви воспитывала одна, и первые два года жизни девочка спала с мамой на двуспальной кровати. Родители Марин были в ужасе. Когда Марин попыталась им объяснить, чем руководствуется Сильви, то вспоминала, что вопрос о младенцах и сне был в семье запрещен, и ей пришлось смиренно слушать рассуждения обоих родителей об избалованных детях.